Следующим вечером я позвонил по телефону своим родителям. «Вчера вечером мы немного поволновались, – сказала мать и сообщила мне, что летающая бомба упала всего лишь в двухстах метрах от нашего дома. – Она разбила несколько окон и выбила дверь черного хода», – рассказала она.
Командиром нашей эскадрильи был назначен новый офицер. Это был известный поборник строгой дисциплины, который выполнил несколько второстепенных вылетов над французским побережьем, и его вытянутое лицо с аккуратными усами, в соответствии с предвоенными правилами, выглядело так же, как типичный пригородный дом того времени с неизбежной стриженой живой изгородью из бирючины[65] перед его фасадом.
В комнате для инструктажей была установлена трибуна из темного дуба, и с этой кафедры проповедника он обратился к экипажам во время инструктажа перед дневным рейдом на Эссен. Проведя несколько лет в Учебно-тренировочном командовании, он говорил так же, как, несомненно, многократно говорил с курсантами, призывая их к новым вершинам дисциплины и результативности, но главной темой его проповеди было расхваливание достоинств полета в плотном строю. В будущем эскадрилья в ходе дневных вылетов должна была лететь к цели и обратно звеньями по три самолета, и мы должны были начать использовать эту тактику с сегодняшнего рейда. Если бы он тогда сказал, что сам собирается вести эскадрилью, то, возможно, суждение о нем было бы более взвешенным, но он был обязан летать лишь один раз в месяц и не выказывал никакой склонности использовать эту квоту или увеличить ее.
Как только брифинг закончился, рассерженные экипажи стали обмениваться мнениями об этом человеке, и на волне всеобщего согласия, которое охватило комнату для инструктажей быстрее, чем злонамеренные слухи, ему дали прозвище Викарий[66]. Такая реакция была незаслуженной, потому что, хотя тактика, которую он проповедовал, казалась неосуществимой во время массированных налетов тысячи бомбардировщиков, – а сегодняшний должен был стать еще одним «самым большим из когда-либо», – было очевидно, что в небольших рейдах (и мы должны были принять участие в одном из них) полет в плотном строю необходим. Но никому не нравится слушать, что он должен делать, когда это говорит тот, кто обладает лишь теоретическими знаниями, и этот инструктаж был лишь очередным примером вечного конфликта между идеалистами и реалистами.
Тем не менее эскадрилья, как и было приказано, покорно полетела к Германии звеньями по три самолета (единственная эскадрилья, сделавшая так), но заградительный зенитный огонь над Эссеном был настолько интенсивным, что самолеты начали рассредоточиваться перед тем, как рассыпать свои бомбы над целью. Дисциплина пошла прахом, и обратно самолеты эскадрильи возвращались уже поодиночке или парами. Викарий, вероятно, был разочарован, но он не был настолько глуп, чтобы обвинить пилотов в том, что они нарушили строй над целью.
Утро было безоблачным, и море искрилось, когда мы летели к голландскому побережью в составе небольшого соединения, посланного, чтобы разрушить немецкие артиллерийские позиции, возведенные около Весткапелле[67] на незатопляемом берегу острова Валхерен. «Ланкастеры» летели низко, сквозь зенитный огонь. Я увидел, что некоторые позиции находятся выше узкого пляжа, и давал Дигу команды, пока бетонные укрепления не стали быстро приближаться точно к перекрестью бомбового прицела. Одиннадцать 1000-фунтовых и четыре 500-фунтовые[68] бомбы, раскачиваясь, полетели по дуге вниз вперед. На мгновение я подумал, что их темная гроздь падает с недолетом и рухнет в море, но бомбы миновали воду и, казалось, промчались над пляжем, чтобы взорваться точно на позициях.
Это была идеальная цель для бомбардира; военный объект, не имевший опасности для гражданского населения, который можно было уничтожить только прямым попаданием, потому что все иное было бы пустой тратой времени и денег. Когда бомбы взорвались, я почувствовал восторг игрока в дартс[69], который выиграл, удвоив свои очки, и одновременно удовлетворение мастера, хорошо сделавшего свою работу.
Диг развернул самолет на 180° и направил его обратно в море. «Клянусь, я люблю этот аппарат, – сказал он. – Он лучший из всех, что мы имели». Он заявил, что собирается, как только получит достаточный опыт, закрепить его за собой. В настоящее время он принадлежал экипажу, который выполнил половину своего тура.
После приземления Диг провел некоторое время, разговаривая с сержантом из наземного персонала, отвечавшим за «Эй-Эйбл», шотландцем по имени Джок[70] Хендерсон, и узнал, что на счету «Эйбла» было более пятидесяти боевых вылетов. Я был рад, что он нашел самолет, который удовлетворял его, и еще более рад, когда проявили наши фотографии. Они показали, что бомбы упали точно; это была чудная бомбардировка, альфа меткой стрельбы.