Нечего и говорить, что свой самостоятельный полет на И-16 я выполнил после такой подготовки без замечаний. Как и многие мои друзья, я успешно закончил программу обучения и получил назначение в 160-й резервный авиаполк, который входил в состав Одесского военного округа.
Погрузив в один из дней вместе с другими выпускниками чемоданы в полуторку, мы отбывали к новому месту службы. Кто-то под общий смех привязал сзади к полуторке метелку, чтобы «замести следы» и не возвращаться. «Замести следы» означало покончить наконец с учебой и стать полноценным боевым летчиком. Мог ли я в тот день представить, что однажды, уже в послевоенные годы, я, командир истребительной авиационной дивизии, вновь вернусь в Качинскую авиашколу в качестве ее начальника! Ничего подобного у меня и в мыслях не было в тот день. Меня, новоиспеченного летчика-истребителя, в тот момент тревожило лишь одно: не «заморозили» бы на новом месте службы, а допустили бы сразу к полетам… Об этом только и разговоров было в пути: Баранов, Чупиков, Ботяновский, Безуглый, Романов, Петров так же, как я, получили назначения в тот же 160-й резервный авиаполк. Вместе нам было хорошо, и будущее не внушало опасений.
Так, переживая томительные недели в госпитале, перебирал я в памяти день за днем свое прошлое — состояние, знакомое каждому, кому довелось бывать в войну в госпиталях. Но наконец наступил день, когда с меня сняли гипсовую шапочку, убрали жгут, вынули изо рта дощечку и шланг, и довольный врач подытожил: «Челюсть срослась, мозоль хорошая.» На этом основная работа медиков была закончена, а для меня начался новый этап: предстояло заново научиться открывать и закрывать рот, жевать, говорить — оказывается, от всего этого можно отвыкнуть. «Хорошая мозоль», которая привела в восторг врача, была, вероятно, настолько качественная, что каждое движение рта поначалу причиняло мне сильную боль, и кусок хлебного мякиша приходилось заглатывать в несколько приемов. За столом нас собралось таких четверо, и со стороны мы, вероятно, походили на древних восточных мудрецов, углубленных в проблемы мироздания: каждый был настолько погружен в свои ощущения и при этом так медленно и задумчиво пережевывал пищу, что не будь это в госпитале — черта с два кто-нибудь догадался бы, в чем тут дело. Под наблюдением профессора Агатова — одного из самых видных специалистов по челюстным ранениям — мне удалили остатки сломанных зубов, костей челюсти, корней. После этих удалений и скоблений по два раза в день я благодарил профессора, а он разводил руками и, посмеиваясь, говорил коллегам: «Посмотрите-ка на него… Мы вырываем у него корни здоровых зубов, а он еще и благодарит…» Я молчал — что тут можно было сказать…
Постепенно прошла отечность левой стороны лица. Срослась губа. Остался, правда, шрам — но это уже сущие пустяки, это терпимо. Выздоравливаю. Какое это счастье — быть здоровым человеком!
Но все на свете относительно: для меня мое состояние — это здоровье и счастье, а как посмотрит на это медицинская комиссия — неизвестно. Это — постоянный повод для тревог. Я себя обманывать не хочу — скорее всего меня направят в тыл, в один из запасных полков, где я буду переучиваться и летать на каком-то новом истребителе (это — если не дадут каких-то ограничений), а потом пошлют во фронтовую авиацию, и в свой полк я уже не попаду. Об этом я даже думать не могу. Для меня существует только мой полк, мои друзья, и надо предпринять что-то такое, чтобы обязательно попасть в свою часть.
Впоследствии опыт войны убедил меня в том, что желание каждого фронтовика вернуться именно в свою, а не в какую-то другую часть вполне объяснимо и имеет для воюющего человека первостепенное значение. Слишком сложна жизнь на войне, поэтому окружающие люди, к которым ты привык, играют огромную роль. В своей части фронтовик чувствует себя как дома и, понятно, воюет с полной отдачей сил. Вот почему в годы войны, чтобы вернуться в родную часть, многие фронтовики шли на прямое нарушение различных — весьма строгих в те времена! — предписаний и инструкций, что потом нередко осложняло их и без того сложную жизнь на фронте, И я внутренне готов был поступить так же. Никакого иного варианта я себе просто не представлял. Стремление воевать в своем полку морального криминала не несло, совесть моя была спокойна, поэтому я был готов пойти на криминал юридический. Мой боевой товарищ — ныне генерал, Герой Советского Союза — Иван Вишняков в конце сорок первого года убыл из нашего полка, получив назначение в другую часть. Это — несколько иной вариант, более привычный для военного человека, ибо каждый из нас с первых дней службы психологически готов к тому, что служить надо там, куда пошлют. Но и эта аксиома военной службы не снимает грусти расставания со старыми друзьями, хотя и не выходит за грань привычного. Судя по воспоминаниям Ивана Вишнякова, ему было очень нелегко покидать наш полк.