— Ты что, не соображаешь? Я на службе! На службе, — раздельно произнес он, — поняла?
Но женщина тянула свое:
— Убьют же, а у нас ребята…
Дежурный поднял глаза и увидел меня.
— Тебе что, товарищ?
Я объяснил.
— Поезда в Запорожье уже не ходят, — сказал он, — там теперь фронт. Но часа через два-три будем отправлять туда товарный порожняк. Пристраивайся. Авось доберешься…
Меня вполне устраивал товарный порожняк. На купейный я и не рассчитывал. Я уходил, а за моей спиной жена железнодорожника продолжала тянуть свое. Но я уже понял — такой пост не бросит.
Пристроился я на тормозной площадке товарного вагона и стал ждать. Моросил дождь. После всего виденного на душе было неспокойно. Дело оборачивалось совсем не так, как я предполагал несколько дней назад, выписываясь из ростовского госпиталя. Все оказалось во много раз сложней и драматичней. Собирался я в Кривой Рог, а теперь не был даже уверен в том, смогу ли добраться хотя бы в Запорожье. И если этот товарняк не попадет под бомбы и я все-таки доберусь до Запорожья, то что я буду делать дальше? Насколько я уверовал в то, что мой полк воюет где-то под Кривым Рогом, настолько же я не сомневался в том, что в Запорожье его быть не может. Куда мне там идти? Где искать?
Подошел паровоз, подцепил несколько теплушек и открытых платформ, и состав тронулся. Чем ближе подъезжали к Запорожью, тем слышнее была орудийная канонада. Ясное дело — фронт уже подошел к городу. Где искать полк? Муторно на душе.
Не доезжая до города нескольких километров, товарняк остановился. Вражеская артиллерия била по городу и по железнодорожной станции. Стояли долго. И вдруг — слышу рокот мотора! Что это значило для меня в тот момент — трудно передать. Рокотал за облаками И-16, родной мой «ишачок», гул которого я мог бы безошибочно определить даже во сне. Вскоре в разрывах облаков промелькнул и сам самолет. Шел он как будто бы со снижением, может быть — на посадку.
Меня захлестнула волна радости. Неужели наши ребята? Скорее всего — нет, но все же где-то в городе базируются истребители, значит, мои поиски облегчаются — там я все узнаю.
Спрыгнув с тормозной площадки вагона, я решил идти к городу пешком. Пошел прямо на звуки разрывов артиллерийских снарядов. Самолеты теперь довольно часто появлялись в разрывах облаков.
К полудню я добрался до окраинных домов города. Обстрел не прекращался, людей было мало — попрятались.
Я был рад тому, что вижу в воздухе наши самолеты, но совершенно не обращал внимания на разрывы артиллерийских снарядов, хотя один из них шарахнул довольно близко. У меня было странное ощущение. Вероятно, от всего пережитого в пути, от слабости после нескольких недель пребывания в госпиталях я сильно устал и, одержимый одной целью, просто ни на что не обращал внимания, кроме пролетающих И-16. Я шел по городу как в полусне.
У повстречавшихся военных я спросил, как добраться до аэродрома. Меня направили к одному из зданий, которое оказалось комендатурой. Там проверили мои документы и объяснили, как найти штаб авиаторов. К исходу дня, после многих часов хождения, я был представлен командиру 66-й истребительной авиадивизии полковнику Старостенко. Дивизия эта входила в состав авиационной группы, которой командовал тогда полковник В. А. Судец.
Командир дивизии приказал накормить меня, после чего сказал, что скоро поедет на аэродром Мокрая в 296-й истребительный полк к Баранову и захватит меня с собой. От радости и от усталости — добрался все же, нашел! — я ни о чем не мог думать. Потом Старостенко закончил свои дела в штабе, посадил меня в свою эмку, и мы поехали.
На аэродроме, очевидно, привыкли к визитам комдива. Поглощенный делами, комдив сразу же направился в штаб полка к Баранову, а я, предоставленный сам себе, постоял около машины и неторопливо пошел к землянкам, где жили летчики. Я шел и думал о том, что прошла целая вечность с той июльской ночи, когда я сидел в своем И-16, ожидая команды на вылет…
Никто, ни один человек в полку, конечно, не ожидал моего появления. Но стоило мне перешагнуть порог землянки, как я сразу оказался в кругу друзей. При виде меня на их лицах появилось столько неподдельной радости, столько участия и тепла, что мне и по сей день не высказать всего того, что испытал, вернувшись в свой полк. Меня окружили, засыпали вопросами. Известие о том, что я вернулся, моментально распространилось по всему полку. Ребята шутили по поводу моей армейской формы с красными кантами — какие там «красные»! После Синельниково они почернели…
Подходили все новые и новые летчики и техники. У меня в горле стоял комок, я не мог ни говорить, ни отшучиваться и испытывал и огромную радость и. боль одновременно, а ребята будто не замечали этого моего состояния. Федоров, Демидов, Соломатин, Маресьев, Вишняков, Мартынов, старший техник Кутовой — все наперебой рассказывали о том, что произошло в полку за месяц. Погиб Лепешин. За несколько дней до моего возвращения, когда полк находился уже здесь, в Запорожье, на аэродроме Мокрая, не вернулся с боевого задания Володя Балашов. Кутовой рассказывал о мытарствах технического состава при перебазировании. Летчикам в этом отношении было проще: перелетел на другой аэродром — и снова воюй! А техники добирались к новым аэродромам по забитым военным дорогам, да еще везли с собой необходимое имущество. Сначала добрались до Кривого Рога (правильно я предполагал в Ростове!), потом — до Никополя и, наконец, до Запорожья. Иногда в пути наскакивали на немецкие передовые части, приходилось отбиваться, несли потери, вырывались и побочными дорогами уходили.