Я понимал, что, несмотря на наши дружеские отношения, Николаю сейчас не до сантиментов, поэтому сказал коротко:
— Николай, я в Ростов не поеду. Оставь меня в своей группе.
С мнением Баранова в полку считались, поэтому главным для меня в той ситуации было добиться его согласия.
— Хорошо, — ответил Баранов, — решим у начальства… Дежурь пока.
Такая неопределенность меня не устраивала, я сразу решил добиться полной ясности. Поэтому напомнил Баранову, что я — холостяк. Я считал, что это — большой козырь в сложившейся ситуации.
— Ну и козырь! — рассмеялся Николай, однако я почувствовал, что моя просьба не повиснет в воздухе, и успокоился.
Меня действительно зачислили в эту группу.
Личный состав полка погрузился в эшелон и отбыл в тыл. Я попрощался с друзьями-сослуживцами — Ботяновским, Кулагиным, Кучерявым, Крутовым, Хренкиным, Устиновым. Семена Ботяновского я больше никогда не увидел: в сорок первом году он погиб в воздушном бою под Таганрогом. В воздушных боях погибли и некоторые другие мои товарищи по 160-му резервному авиаполку.
Наша оставшаяся группа продолжала дежурить. Периодически мы вылетали на прикрытие железнодорожных станций Хировка, Знаменка, Шестаковка, но боевого столкновения с противником не имели. Связь была неустойчивая, сообщения постов ВНОС запаздывали, поэтому и мы часто вылетали с опозданием, а организовать постоянное патрулирование не могли из-за малочисленности нашей группы. Пока мы несли дежурство и совершали свои вылеты, определился и окончательный состав истребительной группы Баранова, которой предстояло нести на себе основную боевую нагрузку на нашем аэродроме.
Я не просто хорошо знал Николая Баранова и его семью — жену Аню и сына Артура. Мы были друзьями в последние предвоенные годы и, начав вместе воевать в июне сорок первого года, сблизились еще больше. Николай Баранов был опытным, основательным, надежным человеком и отличным летчиком. В пашем полку перед войной он занимал должность командира эскадрильи и, пожалуй, из командиров эскадрилий был наиболее авторитетным. Я же перед войной был помощником командира другой эскадрильи, Думаю, не случайно именно Баранова назначили командиром нашей группы, поскольку он обладал совершенно очевидными командирскими данными. В условиях некоторой оторванности от других истребительных частей и от вышестоящих штабов (а группе предстояло действовать именно в таких условиях), в условиях той неразберихи и недостаточной информированности о ходе дел на фронте, которые сложились в начальной стадии войны, одной личной смелости для командира было бы недостаточно. Командовать группой мог умный, инициативный, вполне самостоятельный и зрелый человек. Николай Баранов отвечал всем этим требованиям.
Обстановка на фронте осложнялась с каждым днем. Мы это чувствовали по многим характерным признакам. Главными из них были повышенная интенсивность движения эшелонов по железным дорогам и частота налетов немецкой авиации.
Дежурство наше было непрерывным. Четыре — шесть летчиков постоянно находились в боевой готовности номер один. Сидишь часами в кабине, стиснутый ремнями, и ждешь команды. А ее все нет и нет. Тело затекает. Приспосабливаешься, меняешь положение — от вертикального до положения полулежа, вытягиваешь ноги за ножные педали в пределах зазоров между ремнями и телом. По нескольку раз в день идут дожди. Короткие летние дожди не освежают: духота невыносимая. Самолеты противника на больших высотах спешат к Днепропетровску, Харькову, Киеву, Полтаве. Команду на взлет воспринимаешь как избавление от муки многочасового бесплодного сидения в кабине. Взлетаешь, набираешь высоту. Выжимаешь из «ишачка» все, на что он способен, и при этом каждый раз убеждаешься, что безнадежно отстаешь от немецких самолетов. Некоторые летчики нашей группы уже встречались с бомбардировщиками и разведчиками противника. Немецкие бомбардировщики в те дни часто ходили без прикрытия, от атак наших истребителей отбивались огнем стрелков. Потери были взаимными. Но мне в течение первых дней встретиться с противником в воздухе не удавалось.