В том мае мы еще смеялись,
Любили зелень и огни.
Ни голос скрипок, ни рояли
Нам не пророчили войны.
Мы не догадывались, споря
(Нам было тесно на земле),
Какие годы и просторы
Нам суждено преодолеть…
Теперь, мой друг и собеседник,
Романтика и пот рубах
Уже не вымысел и бредни,
А наша трудная судьба.
Она сведет нас в том предместье,
Где боя нет, где ночь тиха,
Где мы, как о далеком детстве,
Впервые вспомним о стихах.
Пусть наша юность не воскреснет,
Траншей и поля старожил!
Нам хорошо от горькой песни,
Что ты под Вязьмою сложил.
(Николай Овсянников,
(1918-26.02.1943),
старший лейтенант,
помощник командира 365-го
танкового батальона
166-й танковой бригады)
I
На улицах Берлина еще лежит чахлый европейский снежок, а канал Ландвер не очистился от тонкого льда, но в воздухе уже явственно ощущалось дыхание весны. Спешат по своим делам беззаботные берлинцы. На остановке нарядные девушки весело хихикают в ответ на незатейливые шутки солдат, постреливая глазками в доблестных защитников Потреланда и делая вид, что испугались резкого трамвайного звонка. Молодые люди веселы и счастливы. В весеннем Берлине все хорошо и радостно. Ничего не говорит о том, что где-то идет война, что именно сейчас в этот момент в ужасных русских снежных лесах гибнут немецкие солдаты. А война… Война она далеко. Да и закончится скоро. Придет весна, отступят морозы, и Вермахт, сделав последнее усилие, наконец, захватит столицу этих несносных северных варваров, возомнивших о себе, невесть что. И тогда останется сломить только трусливых британцев, спрятавшихся у себя на острове. Ах да, есть же еще американская плутократия. Но имея самую мощную в мире армию, безграничные ресурсы России и великий гений фюрера, немцам ли боятся этих торгашей, не способных справится с горсткой желтолицых японских макак?
А вот в неприметном здании на улице Тирпицуфер, угол Бендлерштрассе[i], возле канала Ландвер в самом центре Берлина настроения были не столь радужными. В небольшом, но уютном кабинете отделанном темными дубовыми панелями, тихо разговаривали два человека. В воздухе витал запах кофе и дорогого коньяка.
— Как прошло совещание у фюрера? — отхлебнув из миниатюрной фарфоровой чашечки восхитительный кофе, спросил тот, что был в гражданке. Высокий с залысинами лоб, пересеченный несколькими поперечными складками, острый и умный взгляд, жестко ощупывающий собеседника из-под сдвинутых к переносице бровей, и даже цивильный костюм не может скрыть офицерскую выправку. Слишком прямая спина, слишком уверенный взгляд, слишком много стали в голосе. Впечатление об этом человеке не портили даже слегка топорщащиеся, какие-то мальчишеские уши.
— В истерике, Ганс, — скривил холеное, аристократичное лицо его собеседник в мундире адмирала Кригсмарине. — Последнее время, все совещания у фюрера завершаются истерикой этого ефрейтора, — голос Канариса сочился ядом и презрением.
— Ленинград? — понимающе спросил Пикенброк, заместитель Канариса и одновременно начальник 1-го отдела Абвера, отвечающего непосредственно за разведку.
— У нас много причин, способных вызвать истерику фюрера, но в этот раз да, Ленинград. Этот гений, — «гений» было сказано так, что становилось сразу понятно, что адмирал думает совсем по другому, — сам обескровил группу армий «Север», лишив всех резервов, и теперь ищет виноватых. И догадайся, кто это?
— Абвер?
— Конечно! — со злостью усмехнулся адмирал. — Это же мы обгадились на всех фронтах! Правда, в это раз часть упреков были вполне справедливыми. Геликоптеры русских мы проморгали.
— С этими геликоптерами не все так просто. Мы следили за разработками иванов в этой области. И ничего не было. Абсолютно. И вдруг, из ниоткуда появляются эти машины. Бреде отправил на Восточный фронт своего зама, разобраться с этим вопросом. Ты знаешь, чем это закончилось.
— Да, тут русские нас обыграли, — Канарис оставил кофе и налил себе коньяк, — будешь? — спросил он у собеседника.
— Давай, — не стал отказываться генерал. — Это была ловушка, — продолжил он свою мысль, — хорошо подготовленная ловушка. Правда, по-моему русские и сами не ожидали какая крупная дичь к ним попадется. А геликоптеры приманка, которой если что не жалко и пожертвовать.