- Любо-дорого было рассматривать привезенные нами фотоснимки, вспоминал Валентин Петрович. - Сорок самолетов уничтожены полностью, подавлены'зенитные батареи. А на станции разбиты десятки цистерн, вагонов, покорежены рельсы...
С того памятного дня, когда одиночные немецкие бомбардировщики прорвались в небо Москвы, всех наших авиаторов не оставляла мысль отомстить, добраться до Берлина и обрушить на него смертоносный груз. Но фашистская столица была далеко. Наши разведчики одними из первых стали появляться над Берлином. "Ночники" обычно вылетали на немецких бомбардировщиках "Доронье-215", купленных в Германии незадолго до войны и переданных нашему полку.
- Первый полет на "Доронье", - рассказывал Соколов, - закончился благополучно. Берлинские зенитчики и истребители не обратили на нас никакого внимания, приняв за "своего". Фашисты тогда верили в свою победу. С них еще не сошла спесь. Немецкие города по вечерам были освещены, будто и не было войны. Что ж, нам легче было ориентироваться. А вот второй полет был сопряжен с трудностями. Враг встретил нас плотным зенитным огнем, хотя мы снова появились на немецком самолете...
Еще не раз вылетал Соколов на разведку германской столицы. Он обнаружил систему противовоздушных заграждений, определил высоту подъема и крепления аэростатов. А всего за четыре года войны штурман выполнил почти двести боевых вылетов, за что был представлен к званию Героя Советского Союза.
...Гвардии полковник Тюрин обмакнул ручку в чернильницу и с удовольствием поставил подпись под документом. Он нисколько не сомневался, что воздушный разведчик достоин высокой награды. Перед Трофимом Романовичем лежали еще несколько наградных листов, но он отложил их в сторону.
Полковник подумал, что штурман-герой моложе его всего на год. Оба они авиаторы старшего поколения. Тюрин бессменно возглавлял наш полк, был целиком поглощен организацией сложной боевой работы различных специальных служб, чему не обучали ни в одной академии. Опыт командования особой воинской частью приобретался в ходе войны. Трофим Романович поморщился, подумав, что в результате из боевого летчика-истребителя он превратился в администратора, и искренне позавидовал боевым подвигам Соколова.
В ГОРЯЩЕМ ДАНЦИГЕ
Посыльный полкового штаба разыскал меня у самолета и сказал, чтобы я, как управлюсь с работой, явился к комиссару полка Сергею Андреевичу Настоящему. Наш заместитель командира полка по политической части. На разведку не летал, но путешествовать по воздуху ему приходилось предостаточно. Полевые эскадрильи были разбросаны на оперативных точках по всему северо-западу. Всюду, естественно, нужен был комиссарский глаз и совет.
Комиссар не любил произносить долгих речей, изъяснялся лаконично и четко. По возрасту он годился нам в отцы. Был всегда подтянут, носил кожаный реглан летчика, как и политрук нашей эскадрильи Пронькин, выпускник военно-политической академии.
Сергей Андреевич академии не кончал, учился лишь в обычной школе военных летчиков. Комиссар пользовался уважением, а вот молодой Пронькин никак не смог завоевать авторитет. Настоящий был тактичен, справедлив, никогда не горячился и не принимал скорых решений. А наш политрук часто руководствовался эмоциями. Но чувства, как известно, не лучший советчик.
Я разыскал комиссара в штабе полка, где он о чем-то разговаривал с Пронькиным. Я решил дождаться конца разговора, но Настоящий поманил меня пальцем.
- Послушайте, товарищ старший сержант, что докладывает политрук, сказал он.
Речь шла о полковом баяне. Он остался в клубе гарнизона в Смоленске и куда-то запропастился. Пронькин прилетел из Смоленска и сообщил комиссару о пропаже.
- Концов не найдешь, - вздыхал политрук. - Прогуляли его механики.
- Зачем же так говорить? У вас нет никаких доказательств, - спокойно возразил подполковник.
- Конечно, механики прогуляли, - твердил Пронькин.
Настоящий порозовел, выслушав еще раз грубые и необоснованные утверждения Пронькина. Понимая, что политрука не переубедишь, комиссар решил покончить с этим разговором.
- Как бы там ни было, - твердо сказал он, - но после напряженного боевого дня летный и технический состав нуждается в хорошем отдыхе. Мы же предлагаем им одни политбеседы, причем продолжительные и часто нудные. Кинопередвижка сломалась. Не можем даже организовать вечерний отдых, концерт самодеятельности... Вы свободны, политрук.
Когда Пронькин ушел, подполковник обратился ко мне:
- В осажденный Данциг по своим делам выезжает наша аэродромная команда. Я решил послать вас с нею. Понюхайте настоящего пороха, потом расскажете нам, как воюет матушка-пехота, напишете новые стихи. К вашему возвращению, я уверен, мы разыщем баян. Снова возобновим концерты, будем отдыхать веселее и лучше воевать...
Рано утром мы отправились по шоссе, ведущему на север, к Балтийскому морю. Проезжали незнакомые города, безмолвные, пустынные и целехонькие. Брусчатка мостовых, дома из красного кирпича, готический шрифт надписей говорили о том, что это немецкие или онемеченные польские города. Война пощадила их. Они остались целыми, поскольку советские воины молниеносно наступали, а гитлеровцы столь же поспешно бежали, не оказывая серьезного сопротивления.
Миновали Торунь и соседний с ним крупный город Быгдощь (немцы перекрестили его в Бромберг). В этих городах мы не заметили больших разрушений, а вот на подступах к Данцигу все говорило о том, что тут каждый километр дороги, каждый пригород брался с боем. Чуть ли не полутораметровой толщины стволы деревьев были подпилены и повалены на асфальт шоссе. Требовались краны-тяжеловесы, чтобы их растащить и расчистить путь танкам. О кранах можно было лишь мечтать, и танки ринулись в обход оборонительных сооружений врага. Советские воины вышли к морю, захватили порт Гдыню и сжимали кольцо вокруг Данцига.