Город пылал в огне пожаров, взрывавшихся авиабомб и артиллерийских снарядов. В центре города шли бои. Под натиском нашей пехоты гитлеровцы отступали к набережной. С отчаянием обреченных они защищали свои корабли и транспорты, на которых пытались удрать сами и вывезти технику.
Упорные бои за Данциг продолжались много дней, и все это время наши воздушные разведчики зорко следили за маневрами врага, передвижением его морских резервов. Только один экипаж Дунаевского появился над Данцигом десять раз. Костя рассказывал, что во время полетов больше всего опасался попасть под огонь "своих".
Польское население Данцига спряталось в подвалах старинных домов, пережидая пору сокрушительных бомбардировок и артиллерийского обстрела. Въехав в город, мы увидели на улицах наших солдат, "катюши", обозы, танки да еще не убранные трупы участников крестового похода "дранг нах остен". Товарищи из аэродромной команды отправились в пригород, где уцелел склад авиационных горюче-смазочных материалов. Я остался один. Вскоре встретил пехотинца, увешанного гранатами и ручными часами - по паре на каждой руке. "Трофейные", - решил я, и в этот момент у меня родилась мысль вместо пропавшего полкового баяна разыскать где-нибудь в брошенном музыкальном магазине немецкий аккордеон. Спросил пехотинца, не знает ли он, где в городе такой магазин.
- С неба свалился, летчик? - ответил тот с усмешкой. - На концерт приехал? А я вот иду задавать концерт фрицам.
- То-то оно и видно, - огрызнулся я. - Обвешался часами - смотри не опоздай!
- Смеешься, а зря, - сказал холодно пехотинец. - Это часы моих товарищей, память о них...
- Ну ладно, не кипятись. Может, случайно где видел музыкальный магазин?
- Честно, не видел, - остыл пехотинец. - Не до этого было. Сколько дней деремся, а не можем добить фашистских гадов. Сколько ребят похоронил... Вон холмик, видишь? Это наша братская могила.
Когда вернулись со склада мои товарищи, уже наступали сумерки, и мы решили искать пристанища на ночь. Облюбовали уцелевший дом на окраине города. В темноте не заметили, что дом занят нашими артиллеристами. Они уже поужинали и слушали, как их товарищ пиликал... на аккордеоне, точно таком же, какой выменял у поляка наш электрик, только другого цвета.
У меня сразу зародился план - выпросить у артиллериста этот аккордеон. Инструмент, правда, был небольшой, "четверть" полного аккордеона, с ограниченной клавиатурой.
- Трофейный? - спросил я артиллериста.
- А какой же еще? - ответил тот. Видимо, солдат умел играть на двухрядке, а эта немецкая штука ему не подчинялась.
- Разреши попробовать, может, у меня получится.
- А ты гармонист?
- Так себе, самоучка...
- Тогда не берись, слушай, как я играю. Артиллерист долго не хотел расставаться с инструментом. А когда кончил играть, затеял длинный философский разговор.
- Вы, я вижу, летчики, - будто с упреком сказал он. - Незавидная у вас служба...
- Это почему же?
- Где вы были в сорок первом, когда мы отступали от границы до Москвы? Где, скажи? Мы по болотам, сквозь леса продирались. Много не навоюешь винтовкой да штыком против танков и автоматов... Хоть бы один нашенский самолетик на подмогу... Нет, друзья-товарищи, не хотел бы я быть летчиком!
Артиллерист, видно, был зол на всех и вся на свете. Два товарища тщетно пытались его урезонить. Тогда ясказал:
- Мы воздушные разведчики.
- Разведчики? Этих я уважаю. Только не слышал, чтобы разведчики в небе летали. Расскажи, парень, что же это за штука такая - воздушные разведчики, - попросил артиллерист с неподдельным любопытством.
Я рассказал ему вкратце о фотоаппаратах, которые спрятаны в бомболюках наших самолетов, как по нашим донесениям составляются карты для пехотных и артиллерийских офицеров.
- Постой, постой, парень! Выходит, с неба можно лучше разглядеть врага, и не надо терять солдат, ведя разведку боем?
- Выходит, можно...
- Ну-ну, так чего же вы утром двадцать второго июня сорок первого не пролетели над немцами и не просигналили, что, мол, братцы, караул, фрицы вот-вот двинутся на Россию? Ну, чего не пролетели? Отвечай, летчик!
Такой поворот беседы снова поставил меня в тупик. Про себя я подумал: действительно, достаточно было нескольких десятков самолетов-разведчиков, чтобы пролететь вдоль советской границы от Балтики до Черного моря, причем над своей территорией, чтобы с помощью установленного под углом фотоаппарата обнаружить скопление немецких войск и техники. Но вслух я сказал правду:
- Тогда, артиллерист, наша армия не имела настоящих самолетов-разведчиков...
- Да, многого у нас не хватало. А теперь мы силища неудержимая... Да ты не обижайся, садись к столу. На, играй, на этой чертовой немецкой гармошке...
Я сыграл, стараясь как можно задушевнее. Артиллерист прослезился, вытер глаза и начал ругать убийц-фашистов. Он выбежал во двор к стоявшей там пушке и дернул за шнур. Уши заложило от пушечного раската. ' Артиллерист пальнул еще раз и еще. "Сумасшедший!" - подумали мы. Вскоре он вернулся и сел за стол, будто ничего не случилось. Я поинтересовался:
- Ну что, солдат, срывал злость, палил холостыми?
- Нет, летчик, громил гадов настоящими снарядами! Пушка-то пристрелена. Бьем по крепости, где укрылись фашисты. Вот уже вторые сутки лупим по гадам. И будем бить, пока командир дивизиона не даст отбой...
Артиллеристы стреляли всю ночь напролет. Утром, когда мы собрались в путь, знакомый пушкарь подошел к нам, обнял меня, пожал руку и вдруг протянул мне аккордеон:
- Бери гармошку! Играй!
От неожиданности я растерялся, но подарок принял.
НА БЕРЛИН!
Полк разведчиков перелетел еще западнее, на стационарный аэродром города Торунь. Мы расположились на его окраине в приличных домах со всеми удобствами. Автопарк полка пополнился трофейными грузовиками "мерседес". Никто теперь не ходил пешком на аэродром. Однако вскоре к нам пришло большое горе. Самая глупая смерть, какую можно себе представить, подкралась к бессменному инженеру 3-й эскадрильи Петру Петровичу Фисаку.
Он прошел всю войну, не раз попадал под бомбежки, рисковал жизнью, вылетая опробовать самолеты, и оставался цел. А вот в конце войны, поселившись в благоустроенной квартире одного из домов Торуни, решил принять ванну и отравился газом. До войны он работал на верфях в Николаеве. Скромным, беззаветным тружеником мы запомнили его на всю жизнь...