3.
– Все очень просто, мой друг. Вообразите, нам, женщинам, иногда нравится посидеть на коленях у мужчины. Мужчинам, напротив, частенько бывает приятно подержать на руках женщину, заметьте – чужую женщину. Вы, надеюсь, мужчина? Включите ваше воображение. Или, быть может, вы наказаны его отсутствием?
– Не помню, если честно, ничего такого. Очевидно, где-то должно быть. Засиженное котами, но…
– Вот и чудесно! Напрягитесь. Воображение – великая сила.
– Но я бы его все-таки ужалила, – настаивал на своем прибор.
– А я бы облила чернилами, – сам же от себя и добавил.
– Чего-чего?
– Хо-хо!
– Тс-с-с! – подала сигнал лампа, первой среагировав на тонко-певучий поскрип двери. – Ну, дружок, действуйте!
Вернулась женщина. Возникла на пороге, светлым облачком, легкой челочкой, небрежным завитком посреди лавины самосветящихся волос.
Решительным шагом подошла к столу, придвинула стул, села… И тотчас вскочила. Щечки порозовели, бровь дугой нарисовала иероглиф изумления.
«Действует!» – тут тоненько про себя прозвенела лампа.
Внимательно оглядела женщина старого четвероногого служаку, потрогала его рукой. Не обнаружив видимой или осязаемой причины своего смущения, вновь присела, осторожно, на краешек. Повременив, устроилась поудобней и несмело, прямой спиной, откинулась на спинку.
На стул накатило. Накатили. Ощущения сильные и разные. Ибо старый дубовый боец обладал-таки силой воображения. Как ни странно. Кто бы что ни думал.
Подобного счастья наш очень пожилой мужчина мебельного чина, давно позабывший, кто он есть на самом деле – то ли старый холостяк, то ли вдовец от рождения – перенести не смог. Размякнув по склейкам от ошеломительной новизны только что познанного и испытанного, он окончательно утратил присущую ему, как стулу и как мужчине, твердость и потерял форму, рассыпавшись на составляющие.
– Ах! – вскричала женщина и вспорхнула со стула за мгновение до того, как его не стало.
Она одернула платье и оглянулась – не видел ли кто чего?
Вспыхнула, крутнулась на каблучках, унеслась.
Громыхнула дверью.
Все звуки захлебнулись, утонули в молчании, расползшемся по комнате стылой массой. Долгое-долгое молчание. У каждого были для него свои причины. Все присутствовавшие постарались их скрыть, замерев.
От монолита всеобщего оцепенения первой отделилась дверь. Она отворилась, позволив удалиться напряженности и тишине, и впустив взамен угрюмого столяра. Кряхтя и потея крупным бисером, он на вытянутых руках внес в комнату массивный кубообразный стул и установил его на место павшего собрата. Словно воздвиг бастион. На века. Исполнив функцию созидания, он, кряхтя, собрал обломки и, покряхтывая, вынес их прочь. Сопутствующий работнику запах пота, зацепившись за корзину, остался.
– Что здесь произошло? – призвал всех к ответу угрюмый, как и столяр, его принесший, пришелец. Всем стало ясно, что новичок совсем не простак и знает себе цену. Оно и понятно: на службе давно, толк в ней знает.
4.
– Да вот, – поспешила поделиться знанием лампа, – представляете, ваш предшественник вообразил, что он… что у него… Что ему все позволен! И, как следствие, развалился. Вы видели его останки. Удручающее зрелище…
– А вот это уже баловство. Что где есть, там оно и есть, – рассудил бастион, – а другого быть не должно. Я себе не позволяю.
– Нисколько?
– Никогда!
– Совершенно с вами согласна. Непозволительное распутство. Но здесь, я вам скажу, все зависит от индивидуума. Вот вы как вошли, я сразу же себе сказала: этот мужчина серьезный. Не чета прошлому, так сказать, представителю.
– Что-что? – продолжал проявлять любознательность стол.
– А я так его и не уколола, – поделился прибор чувством потери. – Не дали. Теперь вот, кого?
– Надо, надо было плеснуть на него как следует, – поддакнул он сам себе и с шумом втянул чернила так, что пошли пузыри. – Это бы его остудило.
– Надо было сообщить, куда следует. Письменно. И, кстати, не только про него одного. Чтобы приняли меры. Ну да еще не поздно: неровен час – склеят старого, – высказал отношение к делу потерпевшего и к нему лично прибор собственным голосом. Разволновался.
– Хи-хи! – отреагировала корзина.
– И все-таки, господа, что вы скажете о силе воображения? По-моему, демонстрация ее прошла просто блестяще. – Лампа не унималась. Она была горда собой, тем, что роковая мысль принадлежала именно ей. – Воображение, господа! Сила, господа! Все, что угодно! Отныне всем понятно, что любая мечта осуществима.
Она чувствовала себя роковой женщиной.
– Вот и осуществи свою, – пробулькал прибор горлом чернильницы. – Вот и вообрази, что хочешь. Продемонстрируй, так сказать. Возгорись, как мечтаешь. Ну. Ну?
– Что-что?
– Баловство…
– А что! – воскликнула лампа и тихо затлела спиралью. – И попробую! И покажу вам всем! Невежды…
И вспыхнула. Да так ярко, что тотчас со звоном лопнула, пустив голубую струйку дыма в потолок.
– Ха-ха-ха! – засмеялся прибор всем своим многоголосьем. Вот уж обрадовался, так обрадовался. Саму лампу превзошел! Клокотала чернильница, позвякивая бронзой, тоненько, в тон, зудело перо, а откуда-то из глубины мраморного естества выкатывались тяжелые шары басов.
– Ха-ха! – вторила корзина. За компанию.
Блуждающая зеленая муха, мучимая бессонницей, сжигаемая вечным огнем любопытства опасно сблизилась с клокочущей чернильной бездной, была поражена крупными брызгами и свалилась прямо в колышущуюся золотистую муть.