– Анна, – едва слышно произнесла девушка, завороженно глядя в лицо помощника.
– Анна… – протянул он, неспешно опуская тень ресниц на заблестевшие вдруг глаза.
«Ну, – подумал Антон, – с этим Аполлоном тягаться мне будет, пожалуй, сложно…» Он вспомнил свои несмываемые веснушки и сразу как-то озлился на розовощекого красавца. «Зачем ты появился здесь? Кто тебя звал? Кто просил?» – хотелось спросить у него Антону. Сверкнув глазами и сжав губы, он вошел в заведение, но там никто не обратил на него ни малейшего внимания.
– Ну же, пошевеливайся! Я не люблю повторять дважды! – вновь обрушился назвавший себя Александром на вконец перепугавшегося Силантьича. – Живо! Освобождай жилплощадь!
И, схватив бродягу за шиворот, он выдернул его из кресла и, держа на весу на вытянутой руке, понес к выходу.
Полузадушенный Силантьич, пролетая по воздуху мимо Антона, глянул на него таким мученическим взглядом, что у того от жалости свело живот.
– Да тише ты! – безрассудно вступился горе-заговорщик, хватая верзилу за руку. – Задушишь человека.
Тот опустил ношу на пол и сверху вниз воззрился на неожиданное препятствие.
– А ты кто такой? – спросил игриво. – За дружка заступаешься? Что-то мне твоя физиономия не внушает доверия!
– Мне твоя физиономия тоже мало симпатична! – отпарировал Антон. – А зашел я сюда потому, что здесь кому-то вроде помощь как требовалась.
И он посмотрел на Анну долгим вопрошающим взглядом.
– Требовалась, а теперь уже не требуется, – вместо девушки ответил Эжбицкий. – Опоздал ты со своей помощью, парень. А теперь топай себе спокойно и не оглядываясь, домой, а по дороге уразумей крепко, что помощь твоя малосильная и впредь никогда больше не понадобится. Потому что теперь я здесь. Правда, Анюта?
– Да, да, – как-то уж чрезмерно торопливо и даже напугано подтвердила девушка. – Вы идите, пожалуйста. Вот, товарищ меня проводит.
– Об чем речь! – с готовностью заверил товарищ.
Пока шла вся эта перепалка, Силантьич бочком по-крабьи выскользнул за дверь и тут же растворился в совсем уже заматеревших сумерках, усугубленных очередным приступом снегопада.
Антон пожал плечами и вышел за бродягой следом. Не оглядываясь, пошел прочь. Душу саднила обида. На девушку? На верзилу? На весь свет? Он слышал, как Эжбицкий что-то сказал Анне, возможно, про него, после чего они вместе рассмеялись. Этот смех, как показалось, содрал кожу с его лица, содрал вместе с веснушками – это кровь, прилив, опалила его огнем. Закрыв глаза и сдавив челюсти, он ушел в бушующую темноту. Вдруг сделалось стыдно так, что стало невозможно дышать. Снег влажным прохладным полотенцем упал на лицо, не успокоив, но слегка уняв боль.
– Ничего, – протолкнул он сквозь сжатые зубы, – еще посмотрим, как оно будет. Антон и Анна – звучит. Аня и Саша – нет.
Он брел по улице, сосредоточив все свое внимание на процессе ходьбы, слушая, как скрипит подмерзший асфальт под ногами. Произошедшее он ощущал, как горе. Горе свалилось на него в одночасье и – оглушило. Буря чувств, жгучих и томительных, о существовании которых он не знал еще вчера утром, теперь бушевала в его груди. Но, удивительное дело, он ощущал и слышал их отстраненно, словно все его лично не касалось и происходило за закрытой стальной дверью. От неожиданности он даже растерялся, и не торопился открыть дверь, боясь, что не вынесет ярости бури. Но только разве же от нее можно загородиться? Разве она спросит разрешения войти?
С косматого и клокастого, как бродячая собака, неба все сыпалась и сыпалась снежная крошка. Усилившийся к ночи ветер подхватывал ее на лету и пригоршнями в лицо Антону. Снег таял на горящей коже и сползал вниз мокрыми комками, а он, не замечая, машинально смахивал их ладонью на землю. В голове шипящим взбесившимся клубком билось все его сознание, но не вырывалось из него ни единой связной отдельной мысли, и не было у него ни малейшего понятия о том, как, каким образом можно было повлиять на ход никак не зависящих от него событий.
Вдруг впереди, в темноте улицы отделился от стены дома слева густой, как сажа, силуэт человека. Антон потому и заметил его сразу, что тот был на два тона черней окружающей его среды. А заметив – вздрогнул от неожиданности.
– А, Силантьич, ты! – узнал он сообщника, когда тот приблизился. – Досталось тебе сегодня. Прости, брат, не думал, что так получится.
– Ничего, – успокоил Силантьич юношу, – мы привычные.
– Нет, что ни говори, а скверно все сложилось: и тебе плохо, и мне не здорово.
Антон полез в карман и достал деньги.
– Уговор есть уговор, держи…
– Эх, – вздохнул Силантьич, хрустя бумажкой, не решаясь сразу спрятать ее в карман, – и совестно мне, да надобность в этой силе имеется.
– Ну, бывай здоров, – на прощание махнул рукой Антон бродяге, собираясь идти, и вдруг остановился от внезапной мысли. – Послушай, Силантьич, ведь тебе некуда идти, верно?
– Почему же, – степенно возразил мужичек, – мир широк, и он не без добрых людей…
– Да я не о том, – нетерпеливо перебил его Антон, – ты не понял. Белый свет – это хорошо, но он слишком велик, чтобы согреться в нем одному. Я имел в виду обыкновенное человеческое жилье. Пойдем ко мне, места хватит вполне, я живу один. Будем жить вдвоем, какие проблемы? Идет?
– Шутишь?.. – недоверчиво протянул Силантьич.
– Да нет же, не шучу!
Силантьич взъерошил свои густые волосы, смахнув с них снег, задумался.
– Заманчиво, – вздохнул он, – заманчиво, но… Нет, парень. Живи, как и жил, а я тоже останусь на своем месте. Думается, ничего хорошего из этой идеи не выйдет. Прощай!
– Ну, мы еще вернемся к этому разговору, еще поговорим! – прокричал Антон вослед растворившемуся в темноте мира бродяге, а сам уже не верил тому, что это возможно.
Постояв некоторое время на месте, свыкаясь с вновь обступившим его одиночеством и пытаясь дистанцироваться от общей для всех темноты, он отправился дальше, ощущая, что темнота и чернота захлестывают, путая реальность с миром своих переживаний и опасений.