Ну, училище – период особый, о нем и вспоминать не особенно хочется. Да и не вспоминается вот так, само собой, честно говоря. Но именно там, в училище я начал писать, вот какая штука. Поначалу – письма.
Любовь и разлука. Одними письмами и жил. Нет, первая любовь. Первая. Это была моя первая любовь, да, и судьба у нее печальная, но об этом будет, наверное, совсем другая повесть. В общем, писал письма, часто писал, очень часто, и так к этому привык, что не мог уже без писания обходиться. Вдруг оказалось, что мне необходимо предавать бумаге, словно огню, свои мысли, свои чувства. Быть может, так они приобретали ясность, очищались от сора и шлаков. Конечно, для этого над ними приходилось как следует потрудиться. Думаю, что в этом и была моя первая подвижка к творчеству. Как хотите, но это только кажется, что написать письмо любимой – кому годно! – дело простое. Нет, сколько фантазии, выдумки, труда нужно приложить, чтобы регулярно получать ответы на свои опусы. Да. И только исписав не одну сотню листов бумаги, сочинив столько писем, я ощутил, что что-то в этом плане все же могу. Но стремления писать, в смысле заниматься чисто писательским трудом, еще не возникало. Такое желание пришло ко мне позже.
Как-то я приехал в летний каникулярный отпуск домой… Прекрасное, прекрасное было время! Кто бы знал, как сладко бывает порой забыться и не думать о воинской службе! Да, о чем это я? Да.… Случилось так, что в то же время гостил у родителей – ну, тоже был на каникулах, понимаете? – мой одноклассник, студент-москвич. Это Давид, вы все его, безусловно, знаете. Да, он теперь в Москве, служит в театре. Что? Нет, тогда он, насколько мне известно, другие планы вынашивал. Но творческая жилка пульсировала в нем еще в школьные времена, это совершенно точно. Тогда они с другом придумали выпускать стенгазету. Название такое: Верьте нам, люди! В ней, кстати, состоялся мой литературный дебют. Сущая ерунда, право, и вспоминать не стоит. Пару строк, полная бессмыслица. Нет, не стоит оно цитирования, но как факт отметить интересно. Так вот, на чем я остановился? Ах, да, каникулы.
Страстью нашей школьной кампании был футбол. Вершины, апогея страсть достигла в последний школьный год. Мы играли постоянно, играли в выходные, играли перед занятиями, перед экзаменами.… Да и после них играли. Потом, собираясь в первые годы после школы на студенческие каникулы, тоже играли. И до сих пор, думаю, играли бы, если бы… Если бы. Жизнь брала свое, у каждого она сложилась собственная, отдельная, и мы не заметили, как постепенно, один за другим, оторвали свои корешки от детства. Все хорошее остается в детстве, вы разве этого не знали? В футбол мы играли в городском парке, на поле для ручного мяча. И, помнится, как-то после игры мы одевались, сидя на скамейках, покуривая, да, мы уже курили, а день был чудесный, теплый, солнечный, настоящий летний был день, и такая благодать нисходила на нас отовсюду, что совершенно незаметно и, наверное-таки, неизбежно разговор перекинулся со спортивной темы на иную. А надо признаться, что в то время я частенько ныл и попросту жаловался на судьбу, благосклонно поддерживавшую меня за руку, пока я становился на ноги, обутые в яловые сапоги армейского образца. Даже порывался бросить училище, и не один раз, но порывы мои, видать, были слабоваты. Да и не порывы это были, а так, пшик один. И всегда, всегда мне не хватало чего-то важного, чтобы довести это дело до конца. Родители мои, как вы понимаете, были категорически против, и не желали, да, наверное, и не могли меня понять, чего же я хочу. Они и теперь, мне кажется, не слишком меня понимают, может быть, даже меньше, чем раньше. Все-таки, мы совсем редко стали бывать вместе. Ну, с отцом понятно. Он военный, армейская косточка, для него армия – все на свете, и весь свет. Мама же родом из совсем другой среды, поэтому считает, что я превосходно устроен в жизни, и желать чего-то еще сверх того, а тем более все менять – глупость. В конце концов, кто виноват в том, что не одно поколение наших людей, сограждан, считает, – и при том свято в то верит и, мало того, воплощает на практике – что самое главное в жизни для человека быть обутым, одетым и сыто накормленным. Все, что, сверх того – баловство. Вот именно так обстоят у нас дела. О духовном, конечно, вспоминают, но позже. И – тихо, и – не напрягаясь. Нет, безусловно, не все такие. У меня и в мыслях не было бросить тень на всех сразу. Мир людей очень разнообразен. Но многие, слишком многие… И в результате, мы имеем то, что мы имеем. Пояснять, думаю, нет необходимости. Я рад, что вы меня понимаете.
Но я снова отвлекся.
Как я уже говорил, разговор на скамейке в парке быстро перекинулся на другую, не спортивную совсем тему. Помнится, Давид мне тогда сказал приблизительно следующее:
– Слушай, старик, я не имею ничего против армии вообще, в целом, но в отношении тебя меня мучают сомнения. Мне кажется, что ты проник совсем не в ту сферу, в которую следовало проникать именно тебе. – Он в тот период выражался несколько витиевато. – Но раз уж так случилось… Чтобы скрасить свою жизнь, поддержать себя и, быть может, вырваться на простор, так сказать, вселенский, почему бы тебе не заняться творчеством? А что? Газету нашу еще не забыл? То-то. Если хочешь, будем вместе, в соавторстве сочинять сказку. Главу я, главу ты. По переписке.
И он тут же предложил сюжет, он у него, оказывается, уже был придуман, и местами даже разработан в деталях. Это была сказка о Бармалее и Снегурочке. Не буду раскрывать вам все, потому что, надо признаться, из затеи этой в конце концов ничего не вышло, хоть мы и пытались, особенно поначалу. Но потом моего дорогого соавтора закружила столичная жизнь, и у него началась совсем другая сказка, так что на нашу у него просто не осталось времени. Надеюсь, что пока не вышло. Сказка-то все еще жива во мне, и мне верится, что она обязательно будет дописана. Не потому, что, дескать, считаю это своим священным долгом, нет. В другом дело. Понимаете, та давняя сказка уже стала моей, личной. Давид о ней забыл и думать, а я нет. Она манит, зовет меня, и временами мне кажется, что не она во мне, а я живу в ней. Подобное не трудно себе представить тому, кто знаком с процессом творчества, сочинительства, и понять, что я не успокоюсь и не освобожусь до тех пор, пока не выплесну ее из себя. Именно поэтому я уверен, что сказка будет дописана. У каждого замысла свой срок воплощения, что правда, то правда. Несомненно так же и то, что от любого замысла носителю его необходимо освободиться, как от бремени, иначе не будет ему покоя даже под самым развеселым и благосклонным небом. И я напишу ее, напишу обязательно, только вот соберусь с силами. Да-а-а.