Сказка в тот раз не пошла, не получилась. Но она-то и дала толчок всему остальному. Отодвинув сказку в сторону, а потом и положив на верхнюю полку, так, чтобы всегда была на виду – она, кстати, до сих пор там – я взялся сочинять фантастику. Тогда мне казалось, что это так легко, и если уж с чего-то начинать, так делать это лучше всего с фантастики. Я давно уже собирал материалы о разных научных и ненаучных открытиях, планетах, звездах и, знаете, таинственностях. Взялся сочинять фантастику, а написал новую сказку. Другую, другую сказку. Почему? По эстафете, наверное, не знаю. Первая попытка была сказочной, ну, и дальше пошло в том же духе. А, быть может, сама обстановка вызывала жажду светлого и чудесного. Вот именно, сказочного. По натуре я романтик, да, ну и, наконец, любовь. Накрыло меня тогда волной. Любовь в душе будила сказки.
До выпуска из училища я написал один рассказ и почти закончил небольшую повесть, тоже сказочную. Как видите, кое-что все же было сделано. Конечно, первые результаты моих творческих опытов не выдерживали никакой критики, были беспомощными и косноязычными, как, наверное, и мой живой разговор тогда. Но, тем не менее, результаты были, появился первый опыт, и, мне кажется, именно тогда я переломил себя, а заодно и свою судьбу.
Вырвавшись из стен заведения, о котором не могу сказать ничего плохого, потому что не помню его, равно как и хорошего, ибо его было мало, я окунулся совсем в иную жизнь, которая в скором времени стала совсем невыносимой. Да, это я и имею в виду. Ко всем оковам новой реальности добавилось еще и одиночество, свалившееся на меня, как простреленное жестяное небо, когда я совсем не был к тому готов. Это, я вам доложу, совершенное пыточное устройство, способное сокрушить любую твердыню. А я совсем не был ей. Но. Но я выкарабкался. Скорей всего потому, что твердыней не был. Хотя пытался стать ею изо всех сил и упирался, как мог. Вот такой вам парадокс.
Вопрос: что вы знаете о жизни молодого холостого офицера в каком-нибудь заштатном гарнизоне, в общежитии, в комнате на пять человек? Ну, пусть не на пять, пусть на три, на два человека, но все же? Молчите, вы ничего об этом не знаете. Чтобы так говорить, мало там побывать. Надо быть, часто, надо жить там, надо чувствовать себя втянутым, погруженным, погрязшим, наконец. Впрочем, ладно, не стоит об этом сегодня. Мне ведь повезло, у меня случились отличные друзья, и не их вина в том, что жизнь наша сложилась так, а не иначе.
Проходя службу в гарнизоне, живя в общежитии, я, опять же, снова стал писать. Да, я писал, и снова сказки. Я сделался прямо каким-то сказочником. С трудом писал, превозмогая себя и свои слабости, которыми оброс, словно днище корабля – мидиями. Так уж сложилось, что постоянно мне приходилось пересиливать, перебарывать себя. Иногда – ломать. Кто знает более трудную работу? Кто подскажет, что может быть трудней, чем победа над собой? Не знаю. Я не знаю.
Почему не женился тогда же?
Но я женился сразу, как встретил Солли. Конечно, как только она позволила мне это сделать. Да, и после женитьбы я с полгода не писал совсем. Не до того было. Все откладывал и откладывал на потом, блаженствуя и мечтая. О чем мечтал? Да, Господи, все о том же! О счастье земном, как я его понимал. А через полгода мне показалось, что земные мои дела, в основном, налажены, и я вновь потянулся, вновь обратился к заветному. Видите ли, годы-то шли, а я успел слиться с мыслью, что писательство есть мое призвание. Нафантазировал, понимаете. Конечно, несколько самонадеянно, не спорю. Но и некоторые основания так думать у меня, согласитесь, были. Я долго смотрел на себя близорукими глазами своего парящего на подмерзшем большаке жизни мозга, все старался понять – кто же я, для чего рожден из мрака и пепла небытия, в чем мое предназначение в этом самом подходящем для обитания мире? У каждого оно есть, у каждого, значит, и у меня должно быть. Логика ведь простая, надо лишь не отворачиваться от нее. И я нашел. Мне кажется, что я нашел его, уразумел, в чем оно, мое предназначение. Только видите, закавыка какая, этого оказалось мало.
Найти смысл трудно, но можно, но надо ведь еще реализовать то, что открыл. Иначе и искать смысл нет смыла, не стоит. А это куда сложней.
И тогда я слукавил.
Я решил, что любовь моя, обретенная, поможет мне преодолеть все.
Так оно и вышло, в конце концов.
Так, да не совсем так. Цена, уплаченная за результат, оказалась непомерно высокой. Но не будем о цене, не о ней речь.
Ведь, если разобраться, все закономерно. Строить расчет на любви недопустимо, она мстит за это. Любовь очень мстительная дамочка.
Простите, разволновался я, не ко времени и не к месту. Не могу спокойно рассуждать о любви, гм, гм. Что-то в горле пересохло, першит. Еще чашечку, пожалуйста. Ага, спасибо. Утомились? Потерпите, еще немного. Перехожу к главному.
После перерыва вновь втягиваться в работу всегда тяжко. Особенно в писание. Да и когда, оказалось, писать? Служба, молодая жена – можете себе представить? На все, на все требовалось время. И все это время отбирало у творчества. Со службой все ясно, она не совместима ни с чем иным. То есть, нельзя служить наполовину, или на треть. Служба так устроена, что если ты недотягиваешь, кто-то будет тянуть за тебя. А кому это нужно? Никому. Да так и должно быть. Служба есть служба. Но вот Солли…
Я часто спрашиваю себя теперь, а понимала ли она меня?
Конечно, конечно понимала, она ведь у меня умница, она не могла не понять. Это я не всегда, не вполне был в контакте с нею. Обижался все на что-то, глупец. На что? На то, что молодая, красивая женщина не желала становиться затворницей или монахиней, а хотела полноценной жизни, жаждала любви, ну, вы понимаете.
Отношение Солли к моим литературным потугам и притязаниями отнюдь не было простым. С одной стороны – да, с другой – нет. Как и всякая молодая красивая женщина, она требовала внимания, ласки и любви. И она имела на все полное право. К сожалению, она не всегда все это имела, хоть я и старался изо всех сил. Но в то время меня раздирали противоречивые чувства. Меня манили непроявленные сюжеты и ненаписанные страницы, с другой стороны, я тоже жаждал и ласки, и внимания, и любви. Что было делать? Солли бодрилась поначалу, потом, надо полагать, делала вид, что бодрится, но бодрости ее надолго не хватило, и лицо ее, когда она, ложась спать, смотрела на меня, корпящего над листком бумаги, с каждым днем становилось все более огорченным и разочарованным. Я не мог, просто не мог этого вынести. Я уступил. Уступил, как мне казалось, временно, поскольку дело, которому я, словно дьяволу, заложил душу, властно сжимало ее в своих лапах, и не отпускало.