– Ох, Петровна, что делается-то… Что творится… – Причитала седовласая, с круглым, схожим на пожухлое яблоко лицом, старушонка.
– Ой, не говори, Маруся, беда-то какая… Ой беда… – Вторила ей высокая, сухая, как зимняя ветка рябины, Петровна.
– А я слыхала, будто это соседские подожгли. Ночью. У них-то, в магазине, все дороже – никто и не ходит. Вот и спалили наш, чтобы к ним все ездили. – Подхватила третья, сжимающая скрюченными от артрита пальцами клюку.
– Да где слышала-то? Это ж я тебе давеча толковала… – взъерошилась круглолицая. – Мы еще чай пили у меня, на веранде. Совсем запамятовала, Филипповна?
– Да не-е… Это мне с утра, Валерка Анисимов поведал… – Расхорохорилась Филипповна. – Проезжал, на лисапеде своем, а я курям траву как раз у забора щипала. Он мне так и сказал – соседи это, не иначе!
–Да я тебе это говорила! – Не унималась Маруся. – Я у них в том месяце была, на цены глянула: батон хлеба на тридцать пять копеек дороже; а сахар – на все пятьдесят! Я и покупать ничего не стала… У иродов этих… Вот они наш магазин-то и сожгли!
– А куда это, Валерка, спозаранку мимо тебя катался? – Прищурилась Петровна.
– А я почем знаю? Ехал себе и ехал… А меня увидал и остановился, спросил – пойду ли я на похороны, ну и про магазин рассказал. А табачищем-то навонял – рядом стоять невозможно… Ну я и пошла в дом. Вот так и было…
Все трое понимающе закачали головами.
В сторонке собирались мужики – молчаливо хмурились пожимая руки и стреляя друг у друга папиросы:
– Сашка, ты железяки свои сдал?
– Нет, Семеныч, валяются еще… А чего?
– Да у меня там тоже скопилось трохи… Можно сообща, а? Да на рыбалочку махнем. Пора уже…
– Пора, да? А как повезем?
– Да вон, Валерку снарядим, да, Валерка? – он пихнул локтем соседа.
– Куда собрались? – не понял, зазевавшийся мужичонка.
– Железяки есть? На рыбалку пора…
– Не-е-е… Я свои еще на той неделе сдал…
– А чего помалкивал? Значит, гроши есть?
– Откуда? Своей отдал…
– Прям все и отдал?
– Да там и были-то – слезы!
– Ну-ну…
– Вот тебе и «ну-ну»! – огрызнулся Валерка. – Мне тут, знаешь че…
– Че?
– Филипповна заявила, что магазин-то – соседские спалили.
– Да ну?
– Ага! Вместе с Вадимом… Опоили, закинули вовнутрь и все – нет больше конкурента. Теперечи все к ним кататься будем.
– Да ей то почем знать? Погоди, а ты когда уже с ней покалякать то успел? Я же с тобой пришел…
– Да с утра еще… Мимо ехал, а она на лавке торчала – ну и поздоровалась. Я покамест курил – она и рассказала… Говорит – видел там кто-то, как машина у магазина стояла – и будто такая, как у хозяина соседского.
– А ты куда с утра ехал? У тебя хата с другого краю… – И обернувшись к соседу: – Сашка, а у Филипповны че осталось, не знаешь?
– Да полно́! Когда бы у нее не было? Только деньги неси…
– Ай-яй-яй, Валера… Сколько взял?
Валерка потупился: – да полушку…
– А че ты нам слюни по бороде размазываешь – сдал он…
– Ну, отдал!.. Но, не все…
– С собой?
– С собой! – хлопнул по карману затертого пиджака Валерка.
– Надо бы опрокинуть… А то тут пока начнут…
– Да легко! – Бодро отозвался тот. – Я вот чего задумался…
И мужики спешно двинулись в сторонку, размышляя – правильно ли накроют на стол и много ли имеется в наличии водки; ведь надобно хорошенько проводить усопшего, чин по чину, иначе не будет покоя ни самому ушедшему, ни провожающим его.
Женщины сочувственно качали головами:
– А ведь когда приехал – какой мужик был, а?
– Да довела его, Валька эта… Ни себе – ни людям.
– Ой, не говори!.. Такого мужика сгноила…
– А мне, мой, сегодня с утра сказал, что она с соседским снюхалась – они его вместе и спалили.
– Да ты что? Это с Витькой, что ли? А Машка куда глядела?
– Да каким Витькой… С этим, как его… Михалыч, который – из соседней деревни – хозяин магазина ихнего.
– Да, ну-у? Так, у него ж баба есть… И детки…
– Ну, есть… Аж трое… А эта-то не рожавшая – считай, как с молодухой, понимаешь?
– Вот же ж кобель, а…
– А хитрющий – бабу зацапал, мужика ейного схоронил и бизнес его туда же. Теперь один на всю округу торговать будет. Цены задерет, мама не горюй! И ведь будем последние копейки носить…
– Да куда уж деваться… Ох, Господи Боже!
Бабы перекрестились, а в настороженных глазах у каждой, бегущей строкой отражалось – «слава всевышнему, это не мой… Прости Господи!»