— –По правде говоря, не ожидал тебя увидеть в полицейском участке, Жулия… — Сан-Марино повернулся к комиссару: — Надеюсь, все опросы решены, формальности будут немедленно улажены, и мой сотрудник может быть свободен?
Комиссар поднялся и подобострастно закивал. Сан-Марино молча прошел мимо Шику и вышел из кабинета, в котором Шику и Жулии пришлось задержаться еще часа на полтора: слово «немедленно», к удивлению Шику, оказалось на редкость растяжимым временным понятием.
Они вышли из здания полиции, когда темнело, и наступающим сумеркам Шику обрадовался вдвойне: во-первых, его фантастический наряд уже не так бросался в глаза, а во-вторых, он мог спокойно, без оглядки на прохожих, дать волю своим чувствам. Он остановился и крепко обнял Жулию.
— Ты еще не ответила мне на мое предложение, ты не сказала мне…
— Жулия! — Донесся из темноты знакомый голос.
Шику почувствовал, как напряглась Жулия. Он обернулся и увидел знакомый Мерседес, из которого появилась знакомая фигура его хозяина — Антониу Сан-Марино. — Садись, Жулия, я подвезу тебя! Сан-Марино подвел девушку к шикарной машине и распахнул перед ней дверцу.
Шику не расслышал слов, сказанных Жулией, он услышал звук хлопнувшей дверцы и увидел, как рванул места «Шестисотый».
— Шику, — услышал он за своей спиной тихий голос, – давай спрячемся, или я никогда не отвечу на твое предложение. Ты знаешь какое-нибудь совершенно дикое место, где нам не встретится ни одно живое, а главное, говорящее существо?
Шику молча кивнул, поднял руку, остановил машину и назвал свой адрес.
..Они лежали блаженно-усталые и с замиранием следили за сменой картинок на рекламном табло. Красно-голубые отсветы падали на знакомые предметы, умиротворенное лицо Жулии, незаметно превращая до боли знакомый мир в ожившую сказку.
«Неужели это я — Шику Мота? А рядом со мной — Жулия? Недосягаемая, словно божество. — Он потерся подбородком о ее плечо. — Нет, она не божество, она просто божественная, несравненная женщина. И она моя. И от этого я счастлив так, как никто и никогда не был счастлив». Шику повернулся на живот и стал медленно целовать свою возлюбленную — ее волосы, глаза, губы, шею, грудь, живот, бедра…
— Если бы ты знал, какая я дура, — услышал он божественный голос и, не желая ничего слышать дальше, увлек ее за собой…
Шику проснулся от упоительного запаха свежеиспеченного хлеба и долго соображал, откуда может исходить столь восхитительный аромат. Но дверь спальни открылась, и на пороге возникла Жулия, с мокрыми после душа волосами, одетая в его клетчатую ковбойку. Она беззвучно поманила его за собой, и он с удовольствием подчинился ей и вскоре сидел за накрытым к завтраку столом напротив необыкновенно хорошенькой женщины. Шику не мог оторвать глаз от Жулии, он узнавал и не узнавал ее. Куда подевались ее резкость, надменная уверенность в себе? Перед ним сидела нежная, мягкая, женственная Жулия. Жулия Монтана. Он потянулся к ней и поцеловал ее. Она осторожно отпрянула и указала на стол:
— Давай завтракать!
Шику, не отрывая от нее глаз, взял с блюда румяный открытый пирожок и откусил большой кусок. Соединение сладкого теста и рыбной острой начинки показалось ему удивительным. Он с наслаждением откусил еще, и пирожка не стало. Шику развел руками:
— Вкусный был пирожок! — Он потянулся за следующим и за одну секунду проглотил еще несколько штук.
— Это не пирожок, это макимоно. Я полюбила их в Японии.
Шику взял с блюда то, что Жулия назвала макимоно, и протянул ей. Она откусила кусочек и с наслаждением облизалась. Он почувствовал, что не в силах устоять перед желанием немедленно, сейчас же поцеловать эту чудную девушку, и притянул ее к себе.
— Вкуснотища! — Жулия доела пирожок.
— Кто? Я? — Шику снова приник к ней, но она каким-то неуловимым, осторожным движением устранилась и наполнила пиалы зеленым чаем.
— Ты тоже. Но я говорю о еде. — Она сделала глоток и отчего-то погрустнела. — Я скучаю по жизни в Японии, по японцам… Они такие удивительные — на работе ужасно деловые, серьезные, а после — жизнерадостные, словно дети. Знаешь, я давно решила: если мне суждено быть одинокой, я вернусь обратно в Японию…