— Нет, шестнадцать уже. Было бы больше, но здесь немецкие аппараты не кишат в воздухе, как у нас под Верденом. Мне случалось летать по шесть часов в день и не видеть ни одного боша.
— Я тоже обратил на это внимание, — согласился Федоров. — Главные их силы там, на Западном фронте.
— И потом, простите, вы ведь русский, но военная авиация отстает здесь в своем развитии от Франции примерно на год.
— По технике да… Об этом хорошо Крутень написал. Жаль, что вы не читаете по-русски, в его записках очень много такого, что полезно бы знать и французским истребителям. Особенно по тактике боя. Светлая была голова…
— У нас тоже потерь много… — сказал Кудурье, — Бонье, Грассе, Робинэ, Берно… Вы никого не знали?
— Из них нет. Пусть, как говорят у нас в России, земля им будет пухом.
— Если бы она была такой, когда мы падаем, — горько пошутил Кудурье.
Испытав солдатскую службу в пехоте, походив сержантом в авиации, что равно русскому унтер-офицерскому званию, Федоров по-дружески относился к солдатам и механикам отряда, охотно рассказывал им о Франции. После февральской революции несколько раз выступал на митингах. Офицерам, которые ценили мастерство и мужество Федорова, сбившего еще один самолет, не нравилось панибратство с рядовыми. После одного митинга командир отряда вроде бы полушутя заметил:
— Смотрите, донесут вашему начальству, вы же французский офицер, это у нас все отменили.
— Что, царя? — отпарировал Федоров. — Так во Франции он давно отменен.
Вскоре Федорова переводят в Севастопольскую авиационную школу, где он пробыл тоже недолго. По просьбе главы французской миссии полковника Людмана Управление воздушного флота посылает из Петрограда в ставку Авиадарма телеграмму:
«…Благоволите командировать су-лейтенанта Федорова в Петроград Увофлот а механика Ланеро в Москву авиасклад французский отряд».
Буквально на следующий день отдано распоряжение, по которому «состоящие на русской службе французский су-лейтенант Федоров и механик Ланеро… перечислены всецело на содержание французского правительства…»
Не хочется Федорову уезжать из России, но там ждут его жена и дочь, там продолжается война, а он французский офицер, и долг чести диктует ему быть вместе с «Аистами» до победы. К осени 1917 года во фронтовых авиационных частях регулярные полеты почти прекратились, как и во всей русской армии, усилилось политическое расслоение, росла отчужденность между офицерами и солдатами. Все ждали новых перемен, новых событий — одни со страхом, другие с надеждой. Аргеев не боялся никаких личных потерь — у него ни поместий, ни капиталов, ни знатной родни, далек он и от монархических убеждений, он за перемены к пользе народной. Вот только развал дисциплины, дезертирство офицеров-летчиков, потихоньку исчезавших из своих частей, разговоры о мире с немцами, как бы отступление перед ними, были Павлу Владимировичу непонятны. Бездеятельность, растерянность высшего командования, неразбериха выводили его их себя. Далекий от политики, он никак не мог уразуметь происходящего:
— Что мы сидим, воевать надо, до конца, до победы! Сдаваться врагу на милость, землю свою отдавать? Увольте! Пока война не кончена, я солдат, — объяснил он офицерам своего поредевшего штаба решение сложить с себя командование группой. — Я принял предложение французской миссии вернуться в армию. Кончится война — с чистой совестью приеду домой. Извините, это никому не в упрек, но я просто иначе не могу…
В те же самые дни, что и Федоров, выехал в Петроград Аргеев, а оттуда, уже как французский офицер, отбыл на Западный фронт.
Куда делись пушки?
Еще при Аргееве прибыл из Франции в группу Казакова тоже гатчинец, но младшего поколения, летчик Иван Павлов.
Человек из народа, по довоенному образованию агроном, физически крепкий хлопец, с Украины, Павлов еще на призывном пункте попросился в летчики, осмелившись обратиться к председателю комиссии — местному приставу. Но как только отошел от него, стоящий рядом унтер-офицер толкнул его в плечо и сквозь зубы прошипел:
— А ну, размазня хохлацкая, проваливай. Ишь, летчик нашелся! — И вытолкнул Павлова в холодные, грязные сени.
Это я прочел в отрывках из дневника Павлова, который он вел осенью 1914 года.
И все же хоть не в летчики, но в авиацию он попал — из грамотных солдат готовят в Гатчинской школе мотористов. Для начала — строевая подготовка. «Подпрапорщик Чухров обозлился, что плохо равняемся в строю. Он кричал:
— Из мужицкого паршивого тела я ремней наделаю, но вы будете у меня стоять как полагается! И тут же взводному Ковалеву: