Я обернулся, с силой оттолкнул руку Лелюхина и сам схватился за насос. Мотор заработал сильнее. Самолет перескочил ангар…
— Разве можно так качать, как вы, — говорю я Лелюхину после посадки. — Еще минута, и вмазались бы в ангар.
Лелюхин сидит бледный, молчит, только кусает губы. Молча вылез из самолета и ушел. Подбежал механик. Мы осмотрели самолет, насчитали в нем двадцать девять пробоин…» Тут же вызывает Петренко командир отряда капитан Культин. Он летчик, понимает, что могло произойти.
— Но это не дает вам права оскорблять офицера, — заключил Культин. — За оскорбление офицера я должен был бы отдать вас под суд. Этого не сделаю, но и к награде, к которой нужно представить, не представлю. В дальнейшем не забывайтесь. Держите себя, как надо держаться дисциплинированному унтер-офицеру…
Вот что такое «нижний чин» в русской армии.
Самому Ефимову тоже придется испытать много неприятных ситуаций со своими «благородиями». Умные люди будут несколько раз представлять замечательного русского летчика к офицерскому званию и получать отказы. В конце концов, чтобы несколько ублаготворить обе стороны, Михаилу Никифоровичу Ефимову присвоят звание почетного гражданина. Затем и офицерское звание. Мой американский корреспондент не считает, что у Ефимова были сложности из-за его низкого происхождения, сообщая, что располагает фотографиями, где Ефимов во фраке и цилиндре сидит рядом с великим князем, а с началом войны был произведен в прапорщики, подпоручики и, наконец, стал поручиком.
И все же сословные различия в России не украшали общество, сдерживали его развитие. Славороссов не военный, а все же нет-нет и ему дадут почувствовать, что тоже «мужик». Тому же Сегно не пришло в голову пригласить его в «Кюба», а велочемпион и раньше бывал в ресторанах, не отказался бы и с авиаторами посидеть. Он знал, куда отправился тогда Сегно, слышал, что там часто собираются летчики.
Мелкий этот эпизод все же кольнул Харитона, заставил подумать о том, как сложится его жизнь в Варшаве.
…На городской окраине — Мокотовском поле — построены ангары, в них расположился завод, рядом даже маленькая собственная электростанция и административное здание.
Шеф-пилоту фирмы князь Любомирский назначил «царское» жалованье — пятьсот рублей в месяц. Славороссову Сегно при найме положил сорок рублей. В Варшаве немного прибавил. Сегно занял роскошную квартиру, приобрел автомобиль «пежо». Славороссов снял неподалеку от аэродорома маленькую комнатушку, присмотрел харчевню подешевле. Время призов и цирковых бенефисов кончилось. Сбережений уже нет, а надо и родителям что-то посылать. Брат Дмитрий — лентяй, пьяница, одни огорчения приносит старикам, Федор еще не встал на ноги, Любу замуж выдавать пора. И это его забота.
Весной 1911 года открылась при «Авиате» школа. Летали на «фарманах». Славороссов, который был единственным механиком, приходил на аэродром ночью, чтобы на рассвете, когда особенно спокоен воздух, самолет был уже готов к полетам.
Еще осенью Сегно несколько раз брал на борт механика и давал ему первые уроки пилотирования. Когда начались полеты с учениками, времени у Славороссова не было совершенно. Уход за аэродромом, ремонт, исправление мелких поломок отнимали весь день.
Когда погода была ветреной, Сегно оставался в городе и развлекался там с многочисленными друзьями. Славороссов возился с самолетами, рулил по полю, приучаясь точно выдерживать направление, работать педалями руля поворота.
В один из летних дней Харитон решился напомнить о себе:
— Генрих Станиславович, забыли вы меня.
— Ничего я не забыл, ведь летали же…
Сегно был расстроен учениками: один врезался в стог сена и снес шасси, другой так ручку управления сжимает, что исправить ошибку трудно, едва не разбились на посадке. Сейчас офицера Краховецкого выпускать будет одного, волнуется.
— Помните, мотор откажет — ручку от себя, иначе смерть! Ясно? — спрашивает Сегно.
— Помню, помню, — кивает головой Краховецкий.
— Давайте!
Славороссов стоит уже у пропеллера, ждет команды на запуск. Чуть в стороне штатские ученики: Скаржинский, Кайданов.
Взлет проходит хорошо. «Фарман» набирает высоту, и на солнце просвечивают обтянутые желтым полотном крылья, видны даже их каплевидные внутренние нервюры, напоминающие ребра, продольные балки-лонжероны, под фюзеляжем висят две пары колес.
Все выглядит так хрупко, ненадежно. Славороссов невольно сравнил самолет со стоящим рядом автомобилем Сегно. «Странно, — подумал он, — такая прочная махина, чтобы ездить по земле, а в воздухе стрекоза какая-то. И летит, держится. А если мотор поставить раз в пять мощней, тогда что?..» И размечтался, представляя какой-то фантастический мощный аэроплан.