Боярин со злостью отбросил треснувшую трубку, и та покатилась по столу, рассыпая вокруг тлеющий табак. Хлопнув ладонью по газетному листу, на этот раз затлевшему от попавшего на него раскаленного пепла, Громов невольно остановил взгляд на заголовке первой полосы, прямо под которым расположилась большая фотография его младшего внука, в компании молодого боярина Бестужева и цесаревича Святослава, разрезающих ленточку у входа в небольшое двухэтажное здание. «Открытие школы Эфирного искусства в Москве»! «Высочайший патронат и высочайшая ответственность!», «Самый молодой мастер столетия обещает открытие секретов своего успеха!»… Скользя взглядом по тексту и спотыкаясь о каждый восклицательный знак восторженного визга этого идиота-журналиста, боярин все больше и больше зверел. Кто посмел?!
Зажатая в руке, газета вспыхнула снова, но на третий раз ей не повезло, и она осыпалась невесомым пеплом на зеленое сукно рабочего стола. Кто?!
Стук в дверь отвлек Громова от созерцания замусоренного стола, и он хрипло каркнул:
— Войдите. — Створки распахнулись, и в кабинет вошел наследник. Федор Георгиевич улыбнулся отцу и, весело насвистывая, даже не сел, а упал в жалобно скрипнувшее под ним кресло.
— Здравствуй, отец. Ты уже читал? — Взмах газетой подействовал на боярина, как красная тряпка на быка… Ну почти. Выбесивший его бульварный листок в руках сына, придал ускорение мыслительным способностям Громова-старшего. Шестеренки в его мозгу щелкнули и закрутились.
Довольный взгляд сына, кричащий заголовок, присутствие на фотографии члена правящего дома…
— ТЫ! — Дрожа от бешенства, боярин ткнул в сторону сына пальцем. — Твоих рук дело?!
— Догадался. — Совершенно невозмутимо хмыкнул тот, и кивнул. — Моих, конечно. Ну, и чуть-чуть, Владимира Александровича…
— Гдовицкой, с-сучий сын… Предатель! — Громов-старший грохнул по столу рукой.
— Наоборот. Знаешь, я поражен стойкостью нашего уважаемого начальника службы безопасности не меньше, чем терпением Кирилла… Почти пять лет мучиться от столкновения интересов рода и клуба эфирников, разрываясь между желанием уберечь будущего коллегу и невозможностью нарушить клятву сюзерену… Наверное, если бы не тот мавкин артефакт, что использовали мои детки, Володя уже сошел бы с ума. Как ни прискорбно это признавать, но то ЧП произошло на редкость удачно. Иначе, Гдовицкой, вряд ли осмелился бы выложить мне всю историю жизни Кирилла в «Беседах». — Ровным тоном проговорил Громов-младший, и им же завершил свой пассаж. — Отец, ты мудак?
Боярин Громов слушал рассказ сына и мрачнел. То, что сделал этот своевольный… мальчишка, просто не укладывалось в голове! Как? Как можно было похерить семь лет работы?! Чертовы Томилины, чертов Колька… И теперь еще это?!
— Это, ты идиот. Благодаря твоей «доброте», этот мавкин выкормыш оказался абсолютно, полностью неподконтролен, а теперь его еще и защищает клуб! Да это же, просто прямое приглашение всем желающим: похитить этого вундеркинда и пожалуйста, секретная информация в кармане! Семь лет работы псу под хвост. Семь лет!
— Не понял. — Нахмурился Федор. — Какой работы?
— Нормальной оперативной работы. — Ощерился боярин. — Я семь лет растил из этого уродца замедленную бомбу для папистов. С самой смерти его родителей. Если б не вы, с Гдовицким и этой своей бессмысленной жалостью, я турнул бы Кирилла из клана в шестнадцать лет, а тот же Роман Томилин его подобрал бы… и прямая дорожка мальчишке под крылышко папистам. А там, ты хоть представляешь, что было бы, когда, войдя в силу, он узнал, кто на самом деле виновен в смерти его родителей? Никита, тварь такая, замечательно все рассчитал, пацан, действительно, потенциальный гранд эфира… Мне осталось бы только правильно довести нужную информацию, и всё! Это была бы такая победа!
— Ты рехнулся, отец? — Холодно спросил Федор, глядя на брызжущего слюной отца.
— Я? Это вы влезли в мои дела. Какого дьявола вам понадобилось отдавать его в клуб? Кто, вообще, позволил тебе брать на себя роль главы рода, и втягивать в это общество Кирилла? — Полыхнув еле сдерживаемой яростью, прохрипел боярин, сверля сына тяжелым взглядом. Но тот, кажется, даже не заметил отцовского гнева…
— Втягивать? Я обезопасил его. От тебя, прежде всего. В своей идиотской ненависти, ты уже превратил жизнь мальчишки в ад, забывая, что скоро, очень скоро он вырастет и тогда, только Бог сможет уберечь наш род от его мести. Ты этого не понимаешь?!
— К черту! Он не выживет. Сдохнет, но принесет пользу! — Грохнул по столу рукой боярин. А его сын вдруг отступил на шаг назад и неверяще взглянул на отца.
— Ты безумен, старик. О какой пользе ты говоришь? В чем? Ты уже пытался его изгнать из рода. Потом попытался превратить в собственного раба, иначе предложение создать младшую ветвь, я даже назвать не могу. А теперь и вовсе говоришь о его смерти. И все это во имя своей ненависти к папистам и Скуратову! Ты болен!
— Не смерти. Жертве. — Выдохнул боярин. — Ты ни черта не понимаешь. Интересы государства…
— Не имеют никакого отношения к моему племяннику! — Рявкнул Федор. — И теперь, ты со своими интригами можешь катиться ко всем чертям! Эфирники не выдадут тебе Кирилла.
— И гибель его родителей станет бессмысленной… — Прошипел боярин.
— Она станет таковой, если ты убьешь собственного внука, урод! — Бросил ему в ответ сын и, швырнув в лицо боярину газету, вылетел из кабинета.
Боярин невидящим взглядом уперся в захлопнувшиеся двери и, со свистом выпустив воздух через плотно сжатые зубы, медленно опустился в кресло, сминая в руке тут же задымившуюся газету, на первой полосе которой красовался набранный огромным кричащим шрифтом, длинный заголовок.
«Открытие Первой Школы Эфирного Искусства, под шефством Его высочества, цесаревича Святослава». Один вид этой надписи вызвал у Громова-старшего приступ подсердечной злобы. Все планы прахом!
Закрыв за собой двери отцовского кабинета, Федор Георгиевич на миг замер, прислонившись затылком к холодной стене и, чуть успокоившись, тяжело вздохнул. Все оказалось куда хуже и непригляднее, чем он думал… А значит… Оборвав мелькнувшую мысль, он оглянулся по сторонами и быстрым шагом покинул здание. Оказавшись на улице, наследник рода забрался в автомобиль, где его уже ждал шофер и, лишь выехав с территории усадьбы и накрывшись заглушающим куполом, активировал экран браслета. Кажется, пришла пора что-то менять.
— Владимир, а не пойти ли нам на рыбалку? Помнится, Лёшка говорил, что Кирилл, на заимке как-то знатную уху варил… — Вместо приветствия выдал Громов-младший, когда на экране появился Гдовицкой.
— Можно, Федор Георгиевич… только, уха, она все ж, больше от повара зависит, чем от рыбы…
— Ну и что? Кирилл сейчас в Москве должен быть, пригласим. Неужто, он родному дядьке в такой малости откажет? Заодно и моих дядьёв ухой накормим. Они тоже давненько на рыбалке не были…
— Понял. А что, хорошая идея. — Гдовицкой был бы никудышным начальником СБ, если бы позволил себе сейчас хоть как-то выдать посетившие его эмоции. Но вот блеск глаз… пусть на миг, но он выдал чувства боярского сына.
— Вот и займись. — Холодно улыбнулся наследник рода. — Позвони Кирилле, а я пока остальных гостей приглашу… — Да, про закуску не забудь. А то, уха, оно, конечно, хорошо, но мы ж не дети, знаем, чем настоящая рыбалка от детских забав отличается.
— Прослежу. На утреннюю зорьку пойдем?
— На нее, родимую. — Кивнул Громов-младший. — А то боюсь, вечернюю рыбалку, наши старики не оценят. Позасыпают над рю… удочками.
— А молодежь будем звать? Ну, помимо Кирилла, понятное дело… — Осведомился Гдовицкой.
— Алексей будет. Девчонки… на рыбалке? Полный сюр. Но если захотят… Почему бы и нет?
— Понял.
— Ну, а раз понял, работай. — Заключил Федор Георгиевич, выключил экран браслета и, погасив купол, кивнул водителю. — Давай в управление. Давненько я среди наших начальников-заводчиков шороху не наводил…
Николай кивнул, и вездеход, рыкнув мощным двигателем, прибавил ходу.
* * *
Я проснулся резко, словно толчком. Вынырнул из сновидений и, распахнув глаза, глубоко вздохнул. Вспомнил. Я вспомнил ту идиотскую фразу! Черт, почти год спустя, это ж надо?! Ad majorem Dei gloriam… К вящей славе Господней. Девиз иезуитов… Твою мать! Кажется, я снова вляпался… или нет?