— Ты здесь! — кричала она на бегу. — Я так волновалась!
Она не сердилась. У Абдуллы запело сердце.
— Ну что, готова? — крикнул он в ответ. — Давай скорей ко мне!
Цветок-в-Ночи радостно рассмеялась — это определенно не было хихиканье — и перебежала лужайку. Должно быть, луна именно в этот миг скрылась за облаком, потому что Абдулла увидел бегущую девушку в свете одних лишь желтых фонариков — золотую, стремительную. Он встал и протянул к ней руки.
И тут облако спустилось вниз, к свету фонариков. И это было не облако, а огромные черные кожистые крылья, бесшумно бьющие воздух. Из тени машущих крыльев показались две не менее кожистые руки с длиннющими когтями — и сомкнулись вокруг Цветка-в-Ночи. Абдулла видел, как она подпрыгнула, когда эти руки не дали ей бежать. Она обернулась и глянула вверх. То, что она там увидела, заставило ее закричать — испустить протяжный, дикий, отчаянный крик, оборвавшийся, когда одна из кожистых рук поднялась и закрыла ей лицо когтистыми пальцами.
Цветок-в-Ночи колотила по руке кулаками, пиналась и отбивалась — но напрасно. Ее подняли наверх — маленькую белую фигурку на фоне тьмы. Огромные крылья снова бесшумно взметнулись. Гигантская ступня с такими же когтями, как и на руках, придавила траву примерно в ярде от ковра, на котором Абдулла еще не успел толком встать, на огромной голени вздулись мышцы, и тварь — кем бы она ни была — устремилась вверх. Какой-то миг Абдулла глядел в жуткую кожистую морду с кольцом в крючковатом носу и узкими раскосыми глазами — глубокими и жестокими. Тварь на него и не посмотрела. Она была занята тем, чтобы подняться в воздух вместе со своей жертвой.
В следующий миг чудовище взлетело. Еще мгновение Абдулла видел его над головой — огромного летучего ифрита, в руках у которого висела крошечная бледная девушка. Потом чудовище поглотила ночь. Все произошло неимоверно быстро.
— За ним! За ифритом! — приказал Абдулла ковру.
Ковер вроде бы повиновался. Он неохотно заерзал и поднялся с пригорка. А потом он нырнул обратно и замер, словно бы кто-то отдал ему другой приказ.
— Ах ты молью траченная циновка! — заорал на него Абдулла.
Вдали в саду раздался чей-то голос:
— Люди, сюда! Кричали где-то там!
Абдулла заметил на другом конце сада отблески лунного света на металлических шлемах и — хуже того — золотой факельный свет на мечах и луках. Он не стал дожидаться, пока придется объяснять этим людям, почему он кричал, и бросился плашмя на ковер.
— Назад в палатку! — шепнул он. — Быстро! Пожалуйста!
На сей раз ковер послушался — так же расторопно, как и вчера ночью. Он в мгновение ока взмыл с пригорка, метнулся в сторону и перемахнул через неприступную стену. Абдулла лишь краем глаза увидел большую группу наемников-северян, носившихся по залитому светом саду — и вот уже он несся над спящими крышами и посеребренными луной башнями Занзиба. Абдулла едва успел подумать, что отец Цветка-в-Ночи, наверное, даже богаче, чем он полагал, — ведь далеко не все могут позволить себе держать так много наемных солдат, а северные наемники были самые дорогие, — и тут ковер спланировал вниз и плавно пронес его в самую середину палатки.
Там Абдулла дал волю отчаянию.
Цветок-в-Ночи похитил ифрит, а ковер отказался за ним следовать. Абдулла понимал, что в этом нет ничего странного. Всем занзибцам было известно, что любому ифриту покорны огромные силы земли и неба. Этот ифрит, несомненно, проявил прозорливость и приказал всему, что находилось в саду, не двигаться, пока он похищает Цветок-в-Ночи. Ифрит наверняка даже не заметил ни ковра, ни Абдуллы на нем, однако слабенькое ковровое волшебство было вынуждено покориться приказу ифрита. И ифрит похитил Цветок-в-Ночи, которую Абдулла любил больше жизни, похитил в ту минуту, когда она бежала к нему в объятья, и ничего тут, судя по всему, не поделаешь.
Абдулла заплакал.
Потом он решил выкинуть из карманов все деньги. Теперь они ему были ни к чему. Но перед этим он снова предался горю — сначала громогласным жалобам, рыдая в голос и бия себя в грудь по занзибским обычаям, а затем, когда запели петухи и появились первые прохожие, впав в молчаливое отчаяние. Не было смысла даже шевелиться. Пусть другие суетятся, посвистывают и гремят ведрами — Абдулла больше не имеет отношения к этой жизни. Он лежал, скорчившись, на ковре-самолете, мечтая умереть.