…Егор Иванович, в отличие от своей супруги очень строго зазирал свою сокровенную жизнь, судил себя нелицеприятно, о чем свидетельствует его духовно-молитвенный дневник, в который мы еще заглянем впоследствии. Супруга же его была сама непосредственность и прямота, что видно из ее писем. Ей нечего было скрывать — рефлексия, из каких бы побуждений она не возникала в человеке, несомненно усложняет и его внутренний мир и внешнее существование, таковой человек всегда чувствует и помнит, что жизнь его — есть хождение над пропастью по тонкому канату. «Блюдите убо, како опасно ходите, не якоже немудри, но якоже премудри, искупующе время, яко дние лукави суть. Сего ради не бывайте несмысленни, но разумевающе, что eсть воля Божия» (Еф. 5:15).
Это апостольское слово святитель Феофан Затворник комментировал так: «Что блюсти? Сердце, чтобы оно ни к чему не прилеплялось, не к лицу только — об этом и говорить нечего, — но ни к какой вещи. Всякое такое прилепление будет нарушением Вашего обручения с Господом, неверностию Ему. А Он — ревнив. И строго взыскивает с сердец, Ему неверных».
У Анны Николаевны вера была непостыдная и детская в своей крепости. Как бы она не любила семью, сколько бы души, сил и времени не отдавала она своим присным, сколь бы самоотверженна она не была, сердце ее всегда оставалось верно Господу и Его святой воле. Из одиннадцати детей — выжили шестеро. И кроме двоих — Николая и Веры — она всех детей пережила. И как пережила… Не рухнуло, не дрогнуло ее сердце. Сохранило верность, силу, здравие, а ведь она было исключительно добра и умела любить своих дорогих, как мало кто любил…
* * *
Так было: в семье Жуковских главенствовала мать. Анна Николаевна несла на себе — негласно и молча, всю тяжесть ответственности за семью перед Богом и людьми. Впрочем, история более чем сорокалетнего супружества Анны и Егора Жуковских заслуживает отдельного рассказа, — он пойдет следом. Здесь же самое место, погрузившись еще на столетие назад — на глубину XVIII века — вспомнить воспитательницу самой Анны Николаевны — ее бабку по отцу Настасью Григорьевну Стечкину (урожденную Нарышкину), от которой Анна Николаевна унаследовала свою удивительную жизненную крепость, тем более что именно Настасья Григорьевна была и основной ее воспитательницей: и при жизни матери, которая родила Анну, еще не имея полных 15 годов, и после ее ранней кончины.
Именно от бабушки унаследовала Анна Николаевна удивительную твердость и силу характера, который никогда, тем не менее, не будил в ней деспотических наклонностей и властолюбия. В этом легко убедиться, читая ее письма. Однако теперь наш рассказ пойдет о бабушке Анны Николаевне — Настасье Григорьевне Стечкиной (урожденной Нарышкиной).
…Настасья Григорьевна Стечкина была женщиной поистине редкостной силы. К сожалению, не дошли до нас (мне не известны) ни ее родовые предания, ни сама история этой ветви дворянского рода Нарышкиных. Известно только, что была она весьма и весьма богатой помещицей Рязанских и Воронежских губерний. Что в Воронеже она была более всего близка с семейством Северцовых, из которых муж ее родной племянницы Маргариты Александровны (дочь брата, двоюродная тетка Анны Николаевны) — Алексей Петрович Северцов не случайно стал опекуном осиротевших детей Стечкиных после кончины родителей и самой Настастьи Григорьевны. Опекунство было не формальное: Маргарита Александровна помогала Анете воспитывать младших братьев и сестер, супруг ее вел дела по наследству и имению. Именно к Северцовым в Москву переехала Аннета с младшими сестрами, когда жить со старшим братом Яковом, показавшим после смерти родителей (ему было всего 16 лет) непреклонное самоуправство, стало девицам невмоготу. Но и о братьях — рассказ особый. Вернусь к Северцовым…
Эта семья подарила России очень известного ученого-естествоиспытателя Николая Алексеевича Северцова. Он был на десять лет моложе своей троюродной сестры Анны Николаевны и на двадцать лет старше племянника Николая Егоровича. Несомненно однако то, что подвиги и труды этого бесстрашного и неутомимого ученого имели неотразимое влияние на Николая Егоровича в его отроческие годы. Он был без ума от книг Жюля Верна, да и не только он: вся семья Жуковских читала и перечитывала их вслух, жадно впитывая благородную романтику путешествий и научных дерзновений, свойственную Жюлю Верну. А тут в лице Николая Северцова был живой, близкий и абсолютно реальный герой-путешественник и видный ученый — воплощенный капитан Немо.
Настасья Григорьевна Нарышкина своему мужу, Якову Порфирьевичу Стечкину, принесла с собой в приданое поместья в Рязанской и Воронежской губерниях, что значительно увеличило благосостояние Стечкиных. Рано овдовев, бабка Анны Николаевны взяла в свои руки управление имениями и всю свою долгую жизнь была полновластной главой всего семейства. Про нее сохранилось множество рассказов, характеризующих ее непреклонный, и даже, как выражалась моя бабушка в пятидесятые годы нашего с ней XX века, «деспотический нрав русской помещицы времен нашествия французов и Аракчеева». Она, например, блестяще организовала и провела массовое, насильственное переселение крестьян из имений центральных губерний в тогда еще незаселенное поместье Никольское Воронежской губернии. Однако еще при жизни своей она сумела превратить это природно-богатое, но пустынное, степное имение в образцово-цветущее, ставшее впоследствии главным источником доходов в роду Стечкиных.
Рассказы Анны Николаевны, которые сохранились частично и в повести Веры Александровны «Сестра Варенька», и в ясной памяти и записках моей бабушки Екатерины Александровны, живописуют незаурядность личности Настасьи Григорьевны. Сохранилось воспоминание о страшном пожаре в том самом имении Никольском… Полыхали службы и флигеля, полыхала деревня, а бесстрашная Настасья Григорьевна преспокойно сидела на втором этаже горящего дома в своей спальне, зная, что в подвале имеется винный склад и изрядный запас пороху, и из окна руководила тушением пожара. Он был благополучно потушен: остался цел и огромный барский дом с флигелями, и большая часть поместья и деревни.
Рассказывают так же, как однажды она, приехав из Плутнева в то же Никольское, застала там повальный тиф. Настасья Григорьевна не растерялась, и целый месяц сама лечила больных, организовала доставку им питания, уход, и уехала лишь тогда только, когда закончилась эпидемия. В нее-то, в Настасью Григорьевну, и пошла характером Анна Николаевна, а затем передала ее твердость, волю и силу — как черты наследственные, и своим внучкам, конечно, в причудливых преломлениях: у некоторых из наследников черты Настасьи Григорьевны пошли как-то вкось — по руслу своеволия, непререкаемого упрямства, капризов и самодурства. Но вот главенство в семье и роду, способность возлагать большую ответственность на себя, — то, что так сильно и прекрасно проявилось в характере и жизни Анны Николаевны, эти черты каким-то чудесным образом воспроизводились только по женской линии и причем через поколение.
Именно женщины в роду Стечкиных и Жуковских, в нескольких поколениях были фактически «несущими матицами» своих семей. И вовсе не потому, что незаконно «захватывали» власть, были агрессивны или принижали и подавляли своих супругов. О нет! Мужьям воздавался и почет, и уважение, и та святая христианская «боязнь», которую заповедовал женам святой апостол Павел. Просто в генетическом коде этих женщин была заложена изначально, хранилась и передавалась из рода в род одна устойчивая черта — душевная сила, решительность, отвага, способность не терять присутствия духа в самые опасные минуты, готовность брать на себя ответственность за судьбы других людей и, что важнее всего — способность предавать себя и весь живот свой Богу.
Почти все женщины в роду Жуковских (хотя, конечно, и мужчины отличались крутостью, своеволием и непреклонным упрямством, что им и свойственно более по природе, — кроме, конечно, Николая Егоровича, отличавшегося кроткой легкостью и покладистостью) — сохранили при самых разных комбинациях характеров черты могучей воли своей прабабки.
Без малого 80 лет твердой рукой вела и возглавляла семью ее внучка Анна Николаевна Жуковская, за ней — уже ее внучка, моя бабушка Екатерина Александровна Домбровская (урожденная Микулина). И даже мне, ничуть не обладающей даже тенью столь замечательных качеств, какие имели бабушка и прапрабабушка, и тем более Настасья Григорьевна — четырежды прабабушка, мой крестный — дядя Кирилл Иванович Домбровский, — последний и старейший из рода Жуковских (по матери) — незадолго до своей кончины как-то однажды совершенно неожиданно, ибо относился ко мне, наверное, не без веских оснований критически, тем не менее сказал, словно завещал: «Ну, вот теперь ты будешь Анной Николаевной».