Сдавшись, я кивнула и молча побрела на кухню. Но не за морсом, а за свечой и чесноком. Бабушка орала и возмущалась, но плевать — я утащила три связки. Одну головку сорвала и, стуча башмаками по ступеням, расковыряла шелуху да сунула зубчик в рот.
Ненавижу чеснок. Надеюсь, вампиры его тоже не любят.
Немного холодея спиной, я слушала, как Анна заступается за меня и успокаивает разгорячившуюся бабулю. Мама тоже за меня всегда заступалась… Так не отвлекаемся, некогда сопли распускать.
Поднимаясь наверх, я запалила свечу от масляной лампы в простенке между дверями гостевых спален. Отскрипела ступенями второго пролёта и толкнула дверь.
Мы с Анной спим в одной комнате, на чердаке.
Раньше это была наша с мамой спальня. Ещё когда она просто работала у Войтеха Седлака. Потом она перестала быть Руженовой и стала Седлаковой, а я осталась спать здесь в одиночестве. Но не боялась, ведь мама всё равно была со мной: просто ночевала теперь в спальне чуть пониже моей. Но когда её не стало, я осталась совсем одна в чужой семье. Постоянно ревела в подушку, темнота и скрип рассохшихся досок начали меня пугать.
Анна сперва только приходила ко мне, рассказывала убаюкивающие сказки, напевала песенки и гладила по волосам, как мама. Мне не хотелось её отпускать, и она оставалась на старой маминой кровати. Потом вовсе перебралась сюда, отдав прежнюю опочивальню в полное распоряжение Либены.
Войдя на чердак, я поставила свечку на латунное блюдце с ручкой. Пламя качнулось, потянуло едкой вонью топлёного жира.
Закрыла окно на щеколду и развесила чеснок по обеим его сторонам. Третью гирлянду набросила на шею. Заглянула с подсвечником в платяной шкаф и под кровати. Разумеется, никого не обнаружила.
Всё, прямо сейчас я больше ничего сделать не могу.
Ну, только доесть головку чеснока.
Это заняло меня на сколько-то минут. Я давилась, истекала слезами от жалости к себе, проклинала вампира, свою глупость и всё-всё-всё.
Бросившись лицом в подушку, вовсе начала рыдать.
Ну почему я не сдержалась, когда всё вспомнила? Нужно было только не подавать виду, что узнала этого кровопийцу и всё! Он не местный, наверняка здесь долго не задержится. Нет, нужно было выдать себя с потрохами. И теперь…
У меня кишки похолодели, потому что я услышала, как открывается оконная рама.
Глава 4. Рихард фон Шнайт
Туша оленя ещё не остыла и смотрелась довольно живописно:
Развесистые рога, способные стать достойным украшением стен охотничьего замка. Большие остекленевшие глаза. Ползущий по ресницам комар. Вывалившийся язык. Шея запрокинута, жёсткая шерсть пропиталась кровью. Раздвоенные копыта безвольно утонули в траве.
В довершение картины не хватало только пары-тройки волков, терзающих тушу, но загрызли несчастного вовсе не лесные братья. Да, отпрыскам благородных семейств негоже вгрызаться зубами в глотку добычи, если та не способна кричать человечьим голосом, но что поделать? Распрощавшись со светской жизнью, трудно отказать себе в маленьких плебейских радостях.
И всё же, как повезло этой рыжей малявке… подоспей она к водопаду хоть на минуту раньше, когда я ещё толком не отошёл от азарта охоты, когда рассудок мой не был полноправным хозяином рук и клыков… Не будем больше об этом.
Пировать на неподвижном звере собралось целое полчище пищащих кровопийц. Комарьё облепило нос, копошилось в окровавленных волосках на горле, хоботки обшаривали тонкую шерсть на щеках и веках, впивались в слизистую приоткрытого рта.
Уж не знаю, получалось ли у них глотнуть хоть капельку из мёртвой туши, но ребятки старались.
Я их очень понимал, но делиться не собирался.
Взвалив тушу на плечо, я породил недовольство крылатой орды и направился прочь от предгорий.
Августовская ночь наступала всё решительнее, и зыбкий свет над вершинами померк. С лица пропало тихое пощипывание, какое порождают преломлённые атмосферой лучи умирающего светила. Подняв глаза к небу, я поискал Орендель — сумеречную звезду, но вспомнил, что в эти дни она совсем не видна, сгорает в лучах заката и опускается за горизонт раньше солнца.
Я спустился по отлогому склону и вышел к побережью залива, в который чуть южнее впадает тот ручей, где состоялась нежданная встреча. Алавская губа прорезает половину континента, будто бы нарочно стремясь подарить выход к водным просторам стране, которая в противном случае оказалась бы в полной изоляции от морских путей. Её воды сильно опресняются за счёт речного стока, что сказывается как на прибрежной растительности, так и на улове рыбацких сетей.