— Володя! Ты опять…
— А? — спрашивал он, пробуждаясь от мучительного сна. — Опять Михайловского? Хватило бы с него. Пора — других.
Отдых был крайне необходим, и Надя напомнила о коньках.
На следующий день после обеда, вооружившись лопатой и пешней, Владимир отправился на Шушенку. Следом шел Минька, неся два ведра. Для его роста они были слишком большими и днищами бороздили снег, но упрямому мальчугану хотелось непременно самому донести до реки.
Пришел Энгберг с лопатой, потом — Стародубцев. Учитель постоял, посмотрел, дивясь непоседливости ссыльных, и через день привел третьеклассников.
Посреди Шушенки расчистили от снега овальную площадку, залили водой. Лед застыл ровным слоем и сиял, как зеркало. Не хуже, чем на симбирском городском катке, где Владимиру Ильичу доводилось кататься в юности. Не разучился ли? Успокаивал себя — скажется былая сноровка. Когда-то любимое занятие не может не вспомниться.
Зашнуровывая ботинки, говорил жене, чтобы она надела короткое платье и шерстяные чулки, связанные матерью.
Дженни, возбужденная непонятными сборами, кружилась возле них и торопила азартным тявканьем.
Проверив шнуровку на ногах Надежды, Владимир взял ее под руку и повел к двери. Она покачивалась, неловко переставляла ноги и взмахивала свободной рукой, ища дополнительной опоры.
— Переступаю по-куриному, — смеялась над собой. — Отпустишь — упаду.
Во дворе Елизавета Васильевна хотела взять под другую руку, но дочь отмахнулась:
— Совсем будет смешно…
Впереди, подпрыгивая, бежал Минька, волоча на поводу своего серого коня, привезенного Владимиром Ильичем из Красноярска, и кричал визгливым голоском:
— Иго-ого! Иго-ого!
С берега мальчуган скатился на боку. На коня вскочил с размаху, колесики скользнули по гладкому льду, и маленький ездок, опрокинувшись на спину, громко заплакал. А по берегу, где стояли парни и девки, раскатился хохот:
— Один шлепнулся!
— Соплями ко льду приморозится!
Энгберг, успевший надеть коньки, поднял мальчугана, хотел отвести в сторонку, но, потеряв равновесие, грохнулся во весь рост.
— Го-го-го-о!.. Ха-ха-ха… Хи-хи, — заливались смехом на берегу. — Ишшо десять раз! Товда научишьси!
Какой-то парень с разгона прокатился на пимах и тоже шлепнулся на спину.
— Как лесина в бору! Ветрюгой с корнем вывернуло!
— Антиресно, из которого бревна больше дров напилится?
— Из обоих по сажени!
Надежда чувствовала, что у нее горят щеки, не от мороза — от смущения. Через несколько шагов она окажется на льду, и над ней будут насмехаться столь же раскатисто и крикливо. Перед гогочущей толпой она не сможет удержаться на ногах. Упадет. Непременно упадет, если Володя не поддержит.
И тут она увидела деревянное кресло на коротких лыжах. Это и есть сюрприз?! Хорошо придумано!
Крепко держа под руку, Владимир подвел ее к креслу:
— Пока посиди. И присмотрись к моим ногам. Левую ставлю под углом, отталкиваюсь, на полусогнутой правой скольжу вперед. Вот так.
И он, засунув руки в карманы серой куртки, покатился легко и ловко, будто и не было этого десятилетнего перерыва. Наточенные коньки с тонким протяжным скрипом резали гладкий лед, как алмаз стекло, и за склоненной спиной конькобежца вился морозный ветерок.
Сделав круг и проносясь мимо кресла, он задорно кивнул головой, подбадривая, и Надежда увидела, что щеки его уже разогреты густым румянцем. Дышит он ровно, без всякой усталости. Вон закинул руки за спину и побежал еще быстрее.
Парни и девки волной прихлынули к самому катку. Следя глазами за бегуном, забыли про кедровые орехи, которые грызли до этой минуты.
Сбитая с толку невиданным зрелищем, Дженни с заливистым лаем гналась за хозяином. На повороте поскользнулась и, визгливо скуля, долго катилась на боку. Но никто в толпе не засмеялся, — все любовались конькобежцем.
А он, второй раз поравнявшись с креслом, повернулся и покатился спиной вперед, не отрывая глаз от жены. В короткой шубейке с заячьей опушкой, в белой шапочке она казалась ему особенно красивой и милой. В ее глазах полыхал восторг. На висках серебрились припудренные инеем волосы. Улыбка не сходила с лица. Вот Надя сдернула рукавички и стала хлопать в ладоши. И Энгберг, стоя на обочине, тоже начал аплодировать. И Елизавета Васильевна. А за ними и Стародубцев. В толпе недоуменно переглянулись, — в Шушенском не знали аплодисментов. Мальчишки даже попятились от катка, думая, что их отгоняют подальше.
И Владимира Ильича удивили неожиданные аплодисменты.
За что награждают его? Так, после небольшой практики, может кататься любой. Ведь он еще не размялся и не вспомнил ни одной фигуры, какие выполнял когда-то на симбирском льду.
Толкая кресло впереди себя, он прокатил Надежду по кругу. Потом взял под руку:
— Давай учиться. Отталкивайся левой…
Девки молча смотрели на них. Казалось, каждая думала: «Самой бы так!..»
Стародубцев, наклонившись, говорил своим третьеклассникам:
— Сделайте себе деревянные, прикрутите к пимам и приходите завтра. А я посмотрю, кто скорее научится…
Через несколько дней Надя шутливо сказала мужу:
— Вот и перестали тебе сниться народники. Коньков у них, вероятно, нет!
— Отличный моцион! — отозвался Владимир. — Куда лучше зимней охоты!
Двое суток бесилась вьюга, стучала оконными ставнями, свистела в печных трубах, волчьей стаей завывала у ворот. Она похоронила в сугробах изгороди, на улицах намела белые холмы.
Ульяновы по нескольку раз в день выходили с легкими тополевыми лопатами, отбрасывали снег от крыльца, прогребали дорожку к поленнице дров… На третий день запощелкивал мороз, примял снег ледяным прессом, покрыл сугробы крепкой коркой.
От катка не осталось и следа. Расчищать заново? Не в такой же мороз.
А вечера бесконечно длинные. Для работы хорошо. Но нельзя без отдыха. На прогулку идти немыслимо, — хозяйка говорит: от мороза воробьи на лету падают мертвыми.
Владимир отошел от конторки, помахал опущенными кистями рук, будто стряхивая усталость.
«Скоро совсем упишется», — опасалась Надежда, подошла, намереваясь отвлечь разговором о газетных новостях. Но он уже раскрыл на столе самодельную шахматную доску, достал фигуры, которые в прошлом году перочинным ножом вырезал из коры осокоря.
— Сыграем партийку. Соскучился по шахматам.
— Я же совсем…
— Кататься научилась — в шахматы научишься. Вот смотри: белые у меня помечены поясками из ниток. — Спрятав руки за спину, — в каждой — пешка, — спросил: — Которую берешь? Левую? — Разжал пальцы. — Белые! Твой ход.
— Мне даже не расставить их. И не женское занятие…
— Позволь не согласиться. Ты же — за эмансипацию женщин. И теперь тебе учиться — самая пора: поедем на праздник в Минусу — сыграешь с Эльвирой Эрнестовной. Да, да, она — заядлая шахматистка.
Расставив фигуры, Владимир рассказал об основных правилах.
— А если я захочу сразу ходить лошадью. Что будет?
— Не лошадью, Наденька, а конем. — В глазах Владимира блеснула добродушная усмешка, на которую нельзя было обижаться. — Лошади — у ломовых извозчиков.
— Конь у тебя который? Этот? А это слон? Им куда ходят?
— Начинай с пешки. Хотя бы вот сюда.
7
Мать с дочерью уже давно пообедали, а тарелка Владимира Ильича все еще стояла, накрытая салфеткой. Надежда, отрываясь от работы, то и дело посматривала в окно: проулок оставался пустынным. Не скрипел промороженный снег, — никто не подходил к калитке.
В сумерки, не утерпев, вышла за ворота…
…Накануне этого дня пришли Сосипатыч, Проминский и Энгберг, стали сговаривать на охоту.
— Зайчишек на островах — тьма-тьмущая! — соблазнял Иван Сосипатрович. — Тропы натоптали, ядрена-зелена, во все стороны! И под кажинным кустиком хоронятся! Приглядишься пошибче — кончики ушек чернеются. Знай лупи.