В этот раз его не пытают и не привязывают, значит, он начинает контролировать своего волка.
После такого с ним почти никто не общается, даже Ники, главная медсестра. Ники сорок один год, когда Макси цепями приковывают к койке, она ходит его трахать. Возбуждает, садится сверху и прыгает, сколько ей нужно. Потом уходит. Молча. Но и Ники тоже не злоупотребляет Макси, крайне редко его навещает по ночам, и только тогда, когда монстр прицеплен к железобетонной койке.
Об этом мне рассказал самый старый из подопытных, старик Сто. Самый вялый, дряхлый и чахлый представитель клиники. Он настолько, по мнению врачей, неопасен, что ему разрешено шарпать беспрепятственно по всем помещениям в любое время суток.
Сто, как и я, настоящий оборотень. Остальные, включая Макси, люди. Они подписывали контракты, получали огромные суммы денег, кто хотел разбогатеть, кому родственникам помочь, кому долг выплатить. Только вот никто из них не вернётся к людям. Никогда. И Макси не вернётся. Он в прошлом военный, теперь кролик подопытный.
Те, кто спонсируют этот проект, заинтересованы в секретности и скорейшей разработке вакцины. Их интересует регенерация оборотней, их долголетие. Материал, средства для достижения цели можно использовать по полной. Здесь берегут только меня, потому что я — самка оборотня.
— Привет, Макси.
— Можно с тобой посидеть?
Я оценила мужчину перед собой, потом убогий диванчик в светлом просторном холле, и кивнула.
Он садился очень аккуратно, боясь повредить мебель или задеть меня. Рядом с ним никто не может находиться, необъяснимая энергетика давит. То же самое, что находится рядом с голодным, разъярённым медведем или тигром. Опасно настолько, что тело само начинает дрожать.
Моя волчица внутри тоже побаивается его, не наш он. Не оборотень, и уже не человек. Завис между двух расс, вот и страдает.
Волчица внутри меня принюхивалась. Я потянула нос к Макси, который заполнил собой диван. Волчица согласилась, что опасности нет, и успокоилась, не стала паниковать, но не расслабилась. Если Макси вздумает обернуться, мы смоемся от него, куда-нибудь в вентиляцию, чтобы не достал.
— Я читаю рассказ, — сказала я. — Он называется «Сон о белых горах» Виктора Астафьева.
— Опять? — прошептал Макси и с жалостью посмотрел на меня.
Я не нашла, что ответить.
— Они опять били тебя током? И ты опять забыла половину своей жизни.
Всю. Я забыла всю свою жизнь и таблицу умножения. Я, как за надежду, цепляюсь за этот рассказ. В нём девушка заблудилась в тайге и жила в избушке… В книге зима, а мне кажется, там было лето.
Мне не больно, не обидно. Просто, очень хочется туда, в ту избушку, там покой, которого в этой жизни нет. Там… Мама.
— К маме хочу.
— Мини, — его огромный палец коснулся моего лица, подцепил слезинку. Я не вздрогнула от его прикосновений. Он удивился, что я не отшатнулась. — Почитай мне.
Я открыла потрёпанную книгу и, улыбнувшись, хотела начать читать, но не вспомнила буквы. Его рука легла на спинку дивана, растянувшись над моей головой, в конце концов, я оказалась под его сенью. Теперь в вентиляцию удрать не удастся. Сидели и молчали.
Ники прошла мимо, кинув на меня взгляд, полный едкой ненависти, и поспешила доложить врачу Горбунову о внештатной ситуации. В клинике межполовая дружба не предусмотрена.
— Не бойся её, — шепнул Макси, и я подняла глаза на Высшего.
— Ты не можешь меня защитить, — я сказала это едко, с издёвкой, как вызов, как детскую обиду. Ведь он огромный самец, а оградить от опасности не в состоянии. Потому что он — человек, работающий здесь по контракту, а я — пойманная зверюшка. Я опасна, могу покончить с собой или попытаться взорвать, либо поджечь лабораторию. Думаю, за это меня всё время дёргают электричеством, в надежде сделать дурой и лишить памяти. Они бы могли вколоть мне наркотик или транквилизаторы, но лекарства на меня не действуют. Ещё не решились вырезать мне часть мозга, чтобы я превратилась в растение, мои брыкания доставляют Горбунову удовольствие.