«Я вступил в комсомол, — рассказывал он много лет спустя. — И это был самый счастливый день за шестнадцать лет моей жизни. Пора тогда была трудная. Шла гражданская война, блокада, голод, холод, эпидемии, приходилось много работать и по специальности и на воскресниках, очищать станции от грязи, присматривать за больными, сажать огороды, чтобы обеспечить рабочую столовую овощами и картошкой, охранять станцию, дровяные склады, депо, выезжать на операции против бандитов.
Приходилось преодолевать, казалось, непреодолимые трудности. А одежда у нас была плохонькая. С продуктами еще хуже: если за сутки достанешь четвертушку хлеба и тарелку супу в столовой, то и хорошо. Но настроение у комсомольцев всегда было бодрое. Можно ведь быть сытым, обеспеченным, но не быть счастливым, ибо счастливым ты будешь тогда, если между тобой и коллективом существует органическая связь, если интересы народа — это твои интересы».
Он не пропускал ни одного митинга рабочих. Здесь, на железнодорожном узле, слышал зажигательные, проникновенные слова большевистского комиссара, питерского рабочего, которого, говорили, послал на Украину Ленин.
Вспомнился Александру отец, последний с ним разговор.
— Запомни, сынок, — сказал тогда отец, — иди всегда с большевиками и тогда непременно придешь к счастью…
Многое выпало на их долю. Днем — работа, комсомольские поручения, а вечерами, хоть и страшно уставали, не бросали учебы. Собирались в комнате комсомольской ячейки, садились вокруг раскрасневшейся, румяной «буржуйки», грелись с мороза, пили чай. Читали книги, газеты, а кто-то из местных поэтов-новичков декламировал вслух свои первые задиристые стихи, представляя, что выступает не перед десятком ребят, а слушают его с большой сцены тысячи, миллионы, весь мир… Часто возникали споры, разговоры о будущем. А ночами патрулировали по городу.
Как-то зашел Александр в ячейку с газетами, зачитанными почти до дыр. Устроившись поближе у огня, чтобы получше было читать, и обжигаясь горячим чаем, рассказал он ребятам, как молодежь отремонтировала театр, как молодежь хлебородных губерний помогает собрать хлеб и продукты для голодающих рабочих Питера и Москвы… А потом о геройской гибели на Питерском фронте осенью 1919-го молодого коммуниста Архангельского: когда у ворот Питера появился Юденич, он добровольцем пошел в ряды Красной Армии, и когда потребовалась его жизнь, он отдал ее, взорвав себя на мосту вместе с белыми…
И в тот же миг в переулках вечерней Демеевки гулко загремели взрывы, их эхо неслось в морозное, придавленное к земле небо. Ребята насторожились…
Послышался еще взрыв и еще… Александр сунул в карман газеты, мигом схватил винтовку и крикнул товарищам:
— Стреляет враг… Это факт!
И стремительно выскочил из комнаты. За ним с винтовками торопятся комсомольцы, бегут в темную, тревожную и холодную ночь, вот так — прямо в бой.
Так было каждую ночь.
Запомнил ночь, когда охраняли груженный продовольствием эшелон. Будто у Сашиного виска слышится сухой выстрел, и рядом с Бойченко на снег падает его веселый друг Володя с простреленной головой.
Морозный звон снега и свист пуль, холодящий сердце. Перестрелка. Погоня…
И опять бессонная ночь. На шумных улицах Киева ни души, но притаился враг, в любую минуту готов выстрелить в спину.
Слышен размеренный и четкий стук шагов комсомольского патруля. Это идут рядом Сашко Бойченко и Карно Марьяненко.
Дома насупились, глядят на тихую улицу темными сонными окнами. Ветер качает одинокие подслеповатые фонари. Холодно. Мороз. Сашко прикрывает лицо куцым воротником старой шинели.
Город спит.
Усталость давит на плечи, как непосильная ноша. Спать, спать, спать… Только спать нельзя. Вот покончим с бандитами, со всякой нечистью — тогда и выспимся, хорошо выспимся за все эти бессонные месяцы и годы.
Высокий и стройный, улыбчивый и синеокий Карпу-ша Марьяненко тихо рассказывает Сашку об увлекательной, еще не дочитанной книге.
— Вот завтра дочитаю и расскажу, что было дальше… — мечтательно говорит он.
Но так и не узнал Карно, что было дальше, потому что не было для него «завтра».
Они расстались на перекрестке: надо обойти целый квартал. Расходятся в разные стороны. Увидятся ли снова? За каждым окном и каждым подъездом может притаиться смерть…
Карпо Марьяненко ушел в темноту ночи и не вернулся с этого обхода. Утром его нашли убитым на одном из городских перекрестков.
Тихо, необычно тихо в комнате комсомольской ячейки. Молчат товарищи. Два дня тому назад комсомольцы похоронили своего боевого командира. Рядом с Сашком стоит председатель Учпрофсожа, старый коммунист Саенко, высокий, с седыми висками, одетый в потертую кожанку, и с такой же кожаной фуражкой в руках. Минутой молчания почтили память погибшего товарища.
— Кто же заменит Карпа Марьяненко? — спрашивает Саенко.
Молчат хлопцы, молчат и думают. Ведь это вопрос серьезный: Карпо был и старше их, и закален не в одном бою… Молчит и Саенко, пристально вглядываясь в каждого.
«Кто же? Кто? — напряженно думает Сашко, перебирая в памяти имена своих друзей. — Может, Ефим или Микола?..»
Но тишину прорезал уверенный голос Ефима:
— Бойченко!
Сашко поднял на ребят удивленные глаза, заморгал длинными, как у девушки, ресницами и не сразу понял, что случилось.
— Меня? Что вы, ребята?! — приглушенно пробубнил он, а в мыслях пролетела тревога: «А смогу?»
Но его раздумья прервал Саенко:
— Я не возражаю, товарищи. Кандидатура вполне подходящая.
Саенко поздравил Бойченко и тут же протянул новому комсомольскому секретарю Карпов наган:
— Карпо хорошо целил по контре… Бери, Александр. Теперь он твой…
Пряча наган в карман, Сашко расправил ссутуленные плечи и, заметно волнуясь, сказал:
— За доверие, товарищи, спасибо… — Какое-то мгновение подумал и уверенно добавил: — А за Карпа… мы с врагами еще посчитаемся…
Вскоре Александр был зачислен в части особого назначения — ЧОН и выполнил блестяще не одно задание. Они ликвидировали бандитские «осиные гнезда», вылавливали тех, кто грабил крестьян.
И часто, отправляясь на очередное задание, Сашко не знал, вернется ли в ячейку живым…
А все же в минуты коротких передышек они пели песню:
Эта песня родилась у молодежи Главных мастерских Киев-I, где работал тогда Николай Островский.
Уже тогда Александр понимал, что новый враг — разруха и голод — был не менее страшен, чем гражданская война и интервенция…
Надо как можно скорее восстановить хозяйство. Молодые рабочие-комсомольцы ремонтируют паровозы и товарные вагоны и отправляют их на станцию Боярка. Там, в боярском лесу, ребята из бригады Николая Островского прокладывают железнодорожные пути, заготавливают дрова, загружают ими вагоны. Потому что крайне необходимо дать тепло учреждениям, топкам паровозов, больницам…
Когда Александр еще учился в техническом училище Юго-Западной железной дороги, где-то рядом с ним в это время был и Николай Островский. Не встретились они здесь, в Боярке, хотя и работали почти рядом. Не знали они, как похожи станут потом их судьбы…
Обессиленная кровавыми войнами, вконец истощенная голодом и эпидемиями, полузамерзшая, покрытая сплошь руинами — такой была тогда страна.
В девятнадцать лет Александр становится коммунистом.
«Этот день всегда стоит перед глазами… Я вижу все и могу прикоснуться руками ко всему: к столу, скамейкам, колоннам, вижу живое собрание и чувствую огромное волнение, наполнившее меня. Более пятисот человек смотрят на меня, здесь большевики и беспартийные, которые всегда приходят на открытые собрания. Это старые рабочие — слесари, кузнецы, токари, машинисты. Многие из них — участники трех революций. Это они в тяжелейшие для республики дни, не жалея своей жизни, надежно поддерживали своими плечами Советскую власть и отстояли ее в боях. Партия Ленина для них священна и дорога, это их совесть, честь, мозг, испытанный руководитель, и им не безразлично, кто вступает в их ряды, кто будет иметь право носить звание члена великой Коммунистической партии. Скажут ли они «достоин»? Окажут ли доверие? Ведь большевик — это знаменосец всего трудового парода.