И вот когда, наконец, получилось, я почувствовал под своими руками ее нежную грудь, в дверь постучали. Сволочи…. гады…
*
– Кирилл, Кирилл Борисыч!!! Вставайте!
– Давай притворимся, что мы спим, – шепчу я Алеська на ушко, тут же его целуя.
– Вставайте у нас ЧП!
Я сразу подумал о несчастных горшковцах, и сам себя, проклиная, спросил:
Что случилось?
– Бегунок! Директор приказал всех мужчин отправить прочесывать лес, сбор в его кабинете через десять минут.
– Блин, я никуда не пойду, шепчу в левое ушко Алеси, пытаясь стянуть с нее последнюю преграду.
– Ты там нужен, – шепчет она, целуя мои губы.
Минут десять я еще пытаюсь «никуда не уйти», но Алеся настойчива, в своем: «нет, тебе нужно идти».
Чертыхаясь, в потемках я ищу свою одежду и весь раскрасневшийся и страдающий от того, что меня оторвали от столь чудесного занятия, я бреду по спящему лагерю в сторону каменного корпуса, где находится кабинет Георгия Вотановича.
*
Бегунки, почему дети бегут?
Ну, чаще всего бегут из неблагополучных семей и детских домов, наш беглец Олег именно такой, он в детском доме с пяти лет.
Они бегут, потому что им это интересно. Чрезмерная любознательность и отсутствие дома, или того, что держит здесь, нет любви, друзей, или просто стало невыносимо плохо и больно.
Вкусившим – сладкую свободу горькой бродячей жизни, трудно привыкнуть к режиму в детских домах и приютах. Им хорошо – только на улице. И вернуть их к нормальной жизни – нельзя.
Когда маленький человек полностью лишается ощущения защищенности и безопасности дома, он – бежит, и тут главное не куда, а сам процесс как решение проблемы.
*
Когда я подхожу к кабинету директора, то двери в него закрыты, а вокруг никого, видимо меня не стали ждать и ушли.
Стою, раздумываю, а может вернуться? Но все – же, решаю – отправиться к воротам, туда, где дежурит Филин, он подскажет: «куда мне идти?»
И вот, когда я разворачиваюсь, и делаю первый шаг, слышу, как за моей спиной – из за закрытой двери доносится, приглушенное: Помогите…!
Блин. Я подхожу к двери и прислоняюсь к ней своим правым ухом, за дверью звуки борьбы, надсадные хрипы, а между ними: отпусти меня боров!
Я ударяю по двери ногой, несильно, но хлипкий шпингалет тут – же выходит из проржавевших пазов.
На директорском диване лежит воспитатель первого интернатовского отряда из Кизела с задранной юбкой, а над ней надсадно пыхтя, склонился наш любимый Георгий Вотанович.
– Я не помешал?
– Помешал! – взрыкивает директор лагеря грозно щуря правый глаз.
– Не уходи! – просит Наташа.
– Я и не собирался. Может, делом займетесь, там все ребенка ищут из Наташкиного отряда. И нечего приставать к моей девушке! – не знаю, как это у меня вырвалось. Вотаныч сразу захмурел, рванулся – как порыв ураганного ветра и громко хлопнув дверью, умчался в неизвестном направлении, топая как целое стадо слонов, думаю все же помогать в поисках мальчика. Я тоже решил отправиться вслед за ним.
– Не уходи! – потребовала Наташа. – Я боюсь! Вдруг он вернется.
– Как я устал, от ваших «боюсь»! Какого хрена ты вообще тут делаешь?
– Сижу на телефоне, – надулась белобрысая, востроносая и очень даже симпатичная, даже когда надуется – Наташа – воспитатель первого отряда ребят из Кизеловского интерната. – Я жду, вдруг из милиции позвонят, или еще, откуда скажут, что нашли…, – тут – же сдулась она.
– А раньше он бегал, этот Олежек?
– Да постоянно, и каждый раз столько проблем, директор, районо, милиция, проверки всякие – задолбали! А он просто – бегунок.
– Хорошо, – я сажусь рядом с ней на диван. – А ты вообще, как?
– Да нормально, – улыбается Наташка. – Он того, не очень, хотел, чтобы по – хорошему, а я все равно не хотела….
Я лишь киваю. Мы сидим час, на часах полтретьего ночи. Я не помню, как ее губы оказались совсем рядом, честно, я думал, что целую Алесю…
Она все сделала сама, на пять лет меня старше, уже опытная в этих самых делах и лифчик расстегнула тоже – сама.
Потом, мы сразу оделись, вспомнив о незапертой двери. За окнами светало, и мы решили – идти, к своим, по отрядам, поисковики так и не вернулись и никто не звонил.
*
Мне было стыдно?
Не очень, я просто жутко хотел спать, но я чувствовал и понимал, что, то, что свершилось, называется – измена.
Думал ли я о том, что делать дальше?