От неожиданности, я выпустил ногу противника и схватился за лицо. Не дожидаясь, когда я приду в чувство, Вествуд нанёс следующий удар костяшками пальцев, чуть не выбив мне глаз. Чтобы уйти с линии поражения, я, не ориентируясь в окружающем пространстве, откатился от него одним рывком, а потом, быстро поднявшись на ноги, отбежал прочь, и только тогда, стерев с лица кровь, открыл заплывший от удара глаз.
Враг рыскал по земле в поисках своего револьвера, который валялся недалеко от него. Мой же маузер лежал намного дальше, и я не успевал добежать до него. Надрезанная тесаком, левая рука ужасно саднила, а глаз заплыл. Но это не мешало мне увидеть, как мой враг схватил револьвер и, откинув барабан, судорожно запихивал в него патроны, искоса наблюдая за мной одним глазом.
Время остановилось и медленно потекло, как густая патока. Судьба приблизила к моему лицу мёртвый оскал гнилых зубов, лишённых плоти губ. Пахнуло могильным смрадом. У меня не было шансов добраться до своего маузера, он был слишком далеко. Холодного оружия у меня не было. Ничего, похожего на него, тоже не было.
За эти тягостные мгновения, я успел оглядеться вокруг, надеясь на чужую помощь. Но рядом не было ни одного из моих воинов, по крайней мере, живых. А поднимать мёртвых я пока ещё не научился.
Время стремительно утекало прочь, давая шанс моему врагу убить меня. Умирать не хотелось. Ещё очень многое было не сделано, ещё были маленькими дочери, ещё хотелось бы иметь наследника, да и много чего хотелось бы. Хотелки, они такие, всегда тут как тут.
Но, увы… ни очнувшегося раненого воина, ни тайного доброжелателя, примчавшегося на помощь своему королю, ни доброго самаритянина, совершенно случайно оказавшегося рядом, вокруг не наблюдалось.
Вот опять, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – бессмертные слова Остапа Бендера, как никогда, соответствовали данной ситуации. Придётся брать в свои руки свою же судьбу. Когда-то в детстве, я очень любил игру «пекарь», суть которой была в точном метании палок и необходимости сбить с большого расстояния банку, стоявшую в очерченном кругу.
Кидать мне было нечего. Ножей с собой у меня не было, хопеша или сабли, тоже. Были только тяжёлые свинцовые пластины, в моём доморощенном бронированном кожаном жилете. Ухватив заскорузлыми пальцами за край кармана, в котором лежала свинцовая пластина, я одним резким рывком оторвал кусок ткани и вытащил металл наружу.
Враг, заметив мои действия, сначала не понял их, и это дало мне шанс выжить. Тем не менее, вставив в барабан три патрона, он успел вернуть его на место, когда я, обхватив тяжёлую свинцовую пластину ладонью, коротко размахнулся и швырнул её со всей силой в англичанина.
Тяжело кувыркаясь в воздухе, пластина полетела в светловолосую голову. Тот успел только вскинуть револьвер в мою сторону, как бешено крутящаяся пластина ребром угодила ему прямо в лоб. Револьверный выстрел прозвучал уже после глухого удара пластины о крепкий лоб полковника.
Пуля, покинув ствол, взмыла в небо, вспугнув парочку грифов, уже круживших в желании полакомиться свежей верблюжатинкой. Сознание Вествуда померкло и, выронив из рук револьвер, он упал плашмя на землю, потеряв сознание от сильнейшего удара. Из рассеченного лба хлынула кровь, стекая по голове, а глаза глубоко закатились под веки. На сознание надвинулась плотная тьма, и он надолго отключился.
Шатаясь, как пьяный, я подошёл к англичанину, и со спокойствием профессионального врача, оттянул его веко, с удовлетворением осмотрев закатившийся глаз. Потом посмотрел на разбитый лоб, пощупал пульс, пнул зачем-то его под рёбра сандалием, зло сплюнул и глубокомысленно изрёк куда-то в пространство – Жить будет, урод! Если я не убью.
Собрав валявшееся вокруг оружие и зарядив его, я связал руки и ноги англичанина и уселся рядом с ним, терпеливо дожидаясь, когда же прибегут мои воины и спасут своего короля. Я, хоть и не принцесса, но тоже люблю, когда меня спасают. Однако, одним поцелуем эти гады от меня не отделаются!
Глава 3
Феликс фон Штуббе
Феликс с нежностью глядел в фиалковые глаза Софьи Павленко и медленно растворялся в их насыщенной глубине. Эти глаза манили его, они обещали то, чего на свете и быть не могло.
Его холодный мозг прожжённого авантюриста бился в тисках любви, силясь найти выход из этого положения. Руки, ноги и сама голова не повиновались больше его холодному рассудку.