Путь его лежал в Одессу. Заплатив за путешествие, в Дубоссарах он сел в поезд. Относительно новый, вагон был уже основательно загажен безалаберными пассажирами, нанёсшими в него грязи и заставившими всё вокруг котомками, дешёвыми фибровыми чемоданами и обычными мешками, типа сидор.
Оглянувшись, Леон пристроился в крайнее «купе», забившись в угол. Вокруг галдели и базарили, плевались и ругались. Пытались украсть вещи или, втихаря, щупали зады толстых, и не очень, тёток, оттопыривавших их в поисках чего-то необходимого, в своих котомках. Громко смеясь, потом, на их крики и возмущения.
В тамбуре, куда Леон вышел подышать чистым воздухом, не загаженным смрадными испражнениями немытых вторые сутки людей, к нему обратился незнакомый человек, куривший толстую самокрутку, время от времени, поплёвывая на пол от переизбытка слюны. Этим человеком оказался извечный карточный шулер и аферист.
– Слышь, пацан, куда едешь?
– В Одессу.
– А чо делать там будешь?
– Работать.
– Ха-ха, три раза. Работник нашёлся. Кому ты нужен, сопля молдавская. Там таких, как ты, вагон и совсем не маленькая тележка. Рыбаком пойдёшь?
– Не знаю.
– Тогда грузчиком в порт, или матросом на судно, если возьмут. Слушай, пацан, давай заключим с тобой джентльменское соглашение.
– А что это?
– Эх, деревня. Короче, ты меня кормишь, у тебя, вишь, какой сидор полный, а я тебя охранять буду и к делу пристрою, на первое время. Пообвыкнешь, ещё и благодарить будешь своего наставника. Выигор меня зовут. Игрок я, но сейчас, на мели, даже жратву не на что купить, а воровать не приучен. Западло это. Я не тому учен. Лады?
– Лады!
Так Леон Сракан и стал учеником известного шулера Выигора. Много чего ему пришлось пережить, и много раз его жизнь висела на остром лезвии ножа. Но, будучи от природы спокойным и не трусливым, он всегда мог постоять за себя, для чего, даже, пришлось порезать нескольких, излишне прытких и наглых.
Со временем, ставки стали серьёзнее, и масштабы другие, а вместо ножа, Леон завёл себе револьвер, из которого пришлось стрелять не раз, и не два. Итогом стала известность и определённый авторитет, в уголовной среде. Но не было там друзей, не было и нормальной человеческой жизни.
По-разному туда приходили, а уходили все одинаково. Скоротечная жизнь, шулера и игрока, разбойника и налётчика, не нравилась ему, но единожды попав, трудно вырваться из круговорота человеческих отбросов.
Неприличное прозвище Леон получил из-за того, что когда ему проигрывали, а это было весьма часто, то всегда восклицали: – «Да что это за срака-то такая!». И как он не боролся с этим, всё было бесполезно. Новая «погремуха» всем понравилась и, хоть не в лицо, а за глаза, его так и называли. Он дрался, даже пытался зарезать какого – то насмешника, пока один авторитетный вор не вызвал его и не сказал.
– Ты Леон, правильный парниша, но погремухи не выбирают. Носи любую достойно, и не кипешуй. Вот тебе моё слово.
Леон успокоился и больше не обращал на это внимания. Только изредка, он вскидывался, в ответ на очевидное пренебрежение, но любой, знавший его, быстро одёргивал зарвавшегося уголовника, и тот выплачивал компенсацию за неправильный «базар», делом или извинениями.
Так Леон и жил, пока, после очередного вооружённого грабежа, не попал под внимание полиции, из-за чего и вынужден был бежать, вместе со Шнеерзоном, который попался на крючок из-за подделки банковских билетов.
Сейчас же, Леон собирался вернуться в Африку и получить указания от Мамбы, как дальше жить, что делать. И как не уговаривал его Шнеерзон, тот не собирался менять своего решения.
Дело в том, что они накопили и заработали огромную сумму денег, и теперь их надо было вкладывать, во что-то легальное. И на этот счёт, их идеи разнились. Шнеерзон хотел остаться в Америке и снабжать Мамбу оружием, на полученные дивиденды, а всё остальное – тратить на своё усмотрение.
Леон же, наоборот, стремился к расширению их бизнеса и не желал сидеть в Америке, но хотел разрешения от Мамбы на это, и постоянную связь с ним. Леон никогда не был предателем и не собирался им становиться сейчас. И, со всей правотой, сказал об этом Шнеерзону.
Вдоволь наругавшись, Шнеерзон, в конце концов, признал правоту Леона и согласился со всеми его доводами, умерив свою жабу. Да и не хотел он никого кидать, не в его это было правилах. Но «сладкая» жизнь «застила» глаза, и только, всегда трезвый, Леон обуздывал его хотелки.
В глубине души, Леонид Моисеевич Шнеерзон боялся Мамбу и знал, что тот дотянется до него и через Атлантический океан. Он, как и всякий еврей, был склонен к мистике, а кроме того, побывав в Африке и пообщавшись вплотную с Мамбой, стал ещё больше в это верить.