– А мне-то откуда знать! – ответствует этот некто. – Я обещал вам библиотеки – получите. Если б я предложил вам подмоченные акции стального треста, вы что, потребовали бы и воду из них в хрустальных графинах? Проваливайте-ка отсюда, да поживее!..
Но я и сам из-за такой уймы деньжищ подцепил скверную болезнь – филантропит. Впервые у нас с Энди образовался такой капитал, что нас просто оторопь брала. Мы даже призадумались – как же так получилось.
– Энди, – говорю я, – мы с тобой теперь люди состоятельные. Конечно, состояние у нас не громадное, но и мы люди скромные. И знаешь – хотелось бы что-нибудь эдакое преподнести человечеству.
Энди кивает:
– Ты прав, Джефф. У меня тоже такое чувство. Всю жизнь мы с тобой были прожженными жуликами, как только не надували честной народ. Всучивали ему самовоспламеняющиеся целлулоидные воротнички, наводнили всю Джорджию пуговицами с портретами президента Хоука Смита, а такого президента и в помине не было. Я бы тоже внес свой пай в это предприятие по искуплению грехов. Но куда можно истратить эти деньги? Устроить бесплатную столовку для бедных или послать тыщи две в министерство финансов?
– Ни то, ни другое, – говорю. – У нас слишком много денег, и мы не вправе подавать жалкую милостыню; для полного же возмещения причиненных нами за все годы убытков нашего капитала все равно не хватит. Думаю, надо нам выбрать средний путь.
На следующее утро, прогуливаясь по Флоресвиллю, вдруг видим: стоит на холме какая-то кирпичная махина, и вроде бы пустая. Интересуемся у прохожих: что да как? И нам объясняют – один владелец шахты лет пятнадцать назад вознамерился построить на этой горке резиденцию. А как выстроил, то оказалось, что на меблировку у него осталось два с половиной доллара. Вложил он этот капитал в бутылочку виски, ополовинил ее, взобрался на конек кровли да и кинулся головой вниз.
Посмотрели мы на здание, и как по команде оба подумали: а что если мы нафаршируем его электрическими лампочками, чернильницами, перочистками и профессорами, поставим на лужайке статую Геркулеса и чугунного пса и откроем лучшее в мире бесплатное образовательное заведение?
Потолковали мы с самыми почтенными флоресвильцами, и тем эта идея пришлась по вкусу. По этому случаю был устроен роскошный банкет в пожарном сарае – и там мы впервые выступили в качестве меценатов и благодетелей человечества, поборников просвещения и прогресса. Энди даже сказал речь часа на полтора об успехах орошения в дельте Нила, а потом завели граммофон, слушали духовные гимны и распивали ананасный шербет.
Словом, нас обуяло настоящее филантропическое безумие, и мы не теряли времени зря. Всех, кто был способен отличить молоток от косы, мы завербовали в рабочие и взялись за ремонт. Оборудовали лаборатории и классные помещения, потом отбили телеграмму в Сан-Франциско, и нам прислали вагон школьных парт, футбольных мячей, учебников арифметики, ручек, перьев, словарей, преподавательских кафедр, грифельных досок, учебных скелетов, губок, а к ним – двадцать семь мантий и шапочек для студентов старшего курса. Теперь у нас было все, что полагается иметь первоклассному университету.
Еженедельники печатали наши портреты, а мы тем временем отбили телеграмму в Чикаго, чтобы нам выслали экстренным поездом шестерых профессоров: по английской словесности, по самоновейшим мертвым языкам, по химии, по политической экономии, по логике и еще одного, который знал бы итальянский язык, музыку и был бы заодно выдающимся живописцем. Банк гарантировал выплату жалованья – до восьмисот долларов в год.
В конце концов все у нас пошло на лад. Над главным входом появилась надпись, высеченная в камне: «Всемирный университет. Попечители и владельцы – Питерс и Таккер». И к первому сентября стали слетаться наши гуси-лебеди. Сначала прибыли профессора. Были они почти все молодые, очкастые, рыжие и обуреваемые честолюбием и голодом. Мы с Энди расселили их и стали поджидать студентов.
Те прибывали толпами. Мы разместили статьи об университете во всех газетах штата, и двести девятнадцать желторотых юнцов отозвались на трубный глас, призывавший их к бесплатному образованию. Они перелицевали и перетянули весь этот городок, как старый диван, и стал он – чисто твой Гарвард.
Студенты маршировали по улицам с университетскими флагами голубого с ультрамариновым цветов, Энди обратился к ним с речью с балкона гостиницы – словом, весь город ликовал.
Только пару недель спустя профессорам удалось загнать весь этот горластый народ в аудитории. Мы с Энди приобрели цилиндры и стали делать вид, что избегаем встреч с репортерами «Флоресвилльских новостей». У этой газеты имелся также фоторепортер, который снимал нас всякий раз, как мы появлялись на улице. Энди дважды в неделю читал в университете лекции, а потом, бывало, и я поднимусь да и расскажу какую-нибудь историйку.