Солдат не отвечал. Резким движением отодвинул он свое кресло и начал ходить большими шагами по кабинету. Граф опустил голову на грудь. Наступило продолжительное молчание. Буря неистовствовала за окнами. Наконец Валентин опять сел.
– Вероятно, очень важная причина заставила тебя принять такое решение, – сказал он холодно, – я не буду отговаривать тебя, однако требую, чтобы ты рассказал мне со всеми подробностями обстоятельства, принуждающие тебя посягать на жизнь. Я твой молочный брат, Луи; мы выросли вместе. Наша дружба слишком сильна и слишком искренна для того, чтобы ты отказался исполнить мое желание!
– К чему? – вскричал граф. – Мои горести из числа таких, которые могут быть понятны только тому, кто их испытывает.
– Плохая отговорка, брат, – возразил Валентин суровым голосом, – горести, в которых не смеют признаться, обыкновенно принадлежат к числу таких, которые принуждают краснеть.
– Валентин! – сказал граф с молнией во взоре. – Не хорошо, что ты так говоришь со мной!
– Напротив, очень хорошо! – с живостью возразил молодой человек. – Я люблю тебя и потому обязан говорить тебе правду. Зачем мне тебя обманывать? Ты знаешь мою откровенность, а потому и не надейся, чтобы я оправдал тебя, не зная, в чем дело. Если ты хочешь, чтобы тебе льстили при твоих последних минутах, зачем же ты призвал меня? Не затем ли, чтобы я одобрял тебя в принятом намерении? Если так, то прощай, брат! Я ухожу... мне нечего здесь делать. Вам, знатным вельможам, стоило только родиться; вы вкушаете в жизни только радости, и при первой же тени, который случай набросит на ваше счастье, вы считаете себя погибшими и обращаетесь к этой высочайшей низости, самоубийству!
– Валентин! – вскричал граф с гневом.
– Да! – с энергией продолжал молодой человек. – Это именно высочайшая низость! Человек точно так же не имеет власти оставить жизнь когда ему вздумается, как солдат бежать со своего поста перед неприятелем! Я знаю твои горести!
– Знаешь?.. – спросил граф с удивлением.
– Да!.. Выслушай меня хорошенько, и потом, когда я выскажу тебе все, что думаю, убивай себя, если хочешь. Черт побери! Неужели ты думаешь, будто я не знал, зачем ты зовешь меня? Слишком слабый, чтобы поддерживать борьбу, ты не обороняясь, предался диким зверям того страшного цирка, который называется Парижем, и пал; это должно было случиться! Но подумай, – смерть, в которой ты ищешь избавление, окончательно обесславит тебя в глазах всех, вместо того, чтобы восстановить твою честь и окружить тебя ореолом той ложной славы, которой ты так добиваешься!
– Валентин! Валентин! – вскричал граф, с гневом ударив кулаком. – Кто дал тебе право говорить таким образом?
– Моя дружба, – энергически отвечал солдат, – и положение, в которое ты сам меня поставил, призвав меня к себе. Две причины приводят тебя в отчаяние. Во-первых, любовь твоя к кокетке, к креолке, которая играла твоим сердцем, как пантера ее лесов играет с жертвами, которых приготовляется растерзать... правда ли это?
Молодой человек не отвечал. Опираясь локтями на стол, поддерживая голову руками, он оставался неподвижен и по-видисомти нечувствителен к упрекам своего молочного брата. Валентин продолжал:
– Потом, когда ты, желая блистать в ее глазах, промотал все состояние, которое оставил тебе отец, эта женщина уехала, радуясь злу, которое наделала, и жертвам, павшим на ее пути. Она уехала, оставив тебе и стольким другим отчаяние и стыд. Ты хочешь убить себя не из сожаления о потере твоего состояния, а потому что не имеешь возможности следовать за этой женщиной, единственной причиной всех твоих несчастий. Осмелишься ты утверждать противное?
– Ну, да! Ты прав! Это единственная причина. Какое мне дело до моего состояния... я люблю эту женщину!... я люблю ее до того, что готов перевернуть весь мир, чтобы обладать ей, – вскричал молодой человек. – О! Если бы я мог надеяться!., но надежда бессмысленное слово, выдуманное малодушными!.. Ты видишь, мне остается только умереть!
Валентин посмотрел на него, вдруг взгляд его сверкнул как молния; он положил руку на плечо графа и спросил:
– Стало быть, ты действительно очень любишь эту женщину?
– Да!
– Что ж! – продолжал Валентин, пристально на него глядя. – Я могу возвратить тебе эту женщину!
– Ты?
– Да.
– О! Ты сошел с ума! Она уехала. Кто знает, в какую часть Америки она удалилась!
– Что за беда.
– Я разорен!
– Тем лучше!
– Валентин, остерегайся своих слов! – вскричал молодой человек с горестным выражением в голосе. – Невольно я начинаю тебе верить!
– Надейся, говорю я тебе.
– О! Нет! Нет! Это невозможно!
– Нет ничего невозможного. Это слово выдумано слабаками и трусами. Повторяю тебе, что не только я возвращу тебе эту женщину, но еще она сама, слышишь ли ты, она сама будет бояться, чтобы ты не отверг ее любви!
– О!
– Кто знает, может быть, ты ее отвергнешь!..
– Валентин!
– Чтобы сделать это, я прошу у тебя только два года!
– Так долго?
– А, вот каковы люди! – вскричал солдат с иронической усмешкой. – Минуту назад, ты хотел умереть, потому что слово никогда стояло перед тобою, а теперь ты не чувствуешь себя в силах подождать два года! Что такое два года? Несколько минут человеческой жизни!..
– Но...
– Будь спокоен, брат! Будь спокоен! Если через два года я не исполню обещания, я сам отдам тебе пистолет и тогда...
– Тогда?
– Ты убьешь себя не один, – сказал Валентин с холодностью.
Граф взглянул на него. Валентин преобразился, лицо его имело выражение неукротимой энергии, которой граф до сих пор еще никогда в нем не замечал. Молодой человек признал себя побежденным, взял руку своего молочного брата и крепко пожав ее, сказал:
– Согласен.
– Теперь ты принадлежишь мне?
– И телом и душою...
– Хорошо!
– Но что же ты намерен делать?
– Выслушай меня внимательно, – отвечал солдат, опускаясь на кресло и знаком приглашая своего друга сесть.
В эту минуту часы пробили полночь. Оба выслушали молча и задумчиво двенадцать ударов, раздавшихся в ровных промежутках. Когда отголосок последнего удара замолк, Валентин закурил сигару и обернувшись к Луи, который устремил на него тревожный взор, сказал, выпуская из рта синеватый дым, спиралью поднявшийся к потолку:
– Я начинаю.
ГЛАВА III
Решимость
– Я слушаю! – проговорил Луи. Валентин печально улыбнулся:
– Сегодня 1 января 1835 года, – начал он, – с последним ударом полночи твоя безоблачная жизнь кончилась. С нынешнего дня ты начнешь жизнь испытаний и борьбы, словом, ты сделаешься человеком!
Граф бросил на него вопросительный взгляд.
– Я объяснюсь, – продолжал Валентин, – но для этого ты должен позволить мне рассказать тебе в нескольких словах мою собственную историю.
– Но я ее знаю, – перебил граф с нетерпением.
– Может быть! Во всяком случае, позволь мне говорить; если я ошибусь, ты меня поправишь.
– Делай как хочешь, – отвечал Луи, откидываясь на спинку кресла как человек, которого приличия принуждают выслушать скучный рассказ.
Валентин сделал вид, будто не заметил этого. Он снова закурил погасшую сигару, погладил собаку, огромная голова которой лежала на его коленях, и начал так как будто был убежден, что Луи слушает его с самым серьезным вниманием.
– Твоя история похожа на историю всех людей твоей касты. Твои предки, первое упоминание о которых восходит к временам Крестовых Походов, завещали тебе, когда ты родился, прекрасный титул и сорок тысяч ливров годового дохода. Богатый, не имея нужды употреблять свои способности на приобретение состояния, следовательно, не зная настоящей цены золоту, ты должен был тратить его не считая, в уверенности, что оно неисчерпаемо. Так и случилось; только в один день, в ту минуту, когда ты всего менее ожидал этого, отвратительный призрак разорения явился вдруг перед тобою; ты увидел бедность, то есть труд, и отступил с испугом, отыскивая прибежище в смерти.