Только вот где он бабки такие непрофессорские добыл? Это жена может и знать. А может и не знать, - он ухмыльнулся. Зачем ей? И всё-таки…
Задремав, он увидел нежно-салатовые берега деревенской речки с колюче-холодной голубоватой водой, а на белых камушках, на дне лежит писаная красавица в сарафане, с эмалевыми глазами и тянет к небу серебряные руки, напевая мелодию,
которую не разобрать и не повторить, словно её тоже написали церковнославянскими словами.
Резко распахнув глаза, мастер в страхе понял, что везти Библию в деревню нельзя. Но почему? Сон, увы, назад не перекрутишь. Раздор и беспокойство; горло перехватило. Встал, пошёл почаёвничать. Чёрт-те что! Пуганый француз и от козы бежит, - припомнил он бабушкину пословицу. Бабушка не любила Наполеона и до
самой своей кончины по-детски восхищалась результатами обеих Отечественных войн, а в наследство внуку оставила уйму прибауток и поговорок, а вкупе - священное влечение ко всему, что старше ста пятидесяти лет.
"История! Бабушкины сказки! Сколько было человеков, а сколько стало - людей!
Простолюдей. Эй, вы, простолюди! Из-за вас, бетонно-ватно-тупых, бессмысленных и беспощадных, из-за вас я не понимаю, что там написано. Когда вы были простолюдины, вы знали своё место, жили по статусу, "Бог видит, да нам не сказывает", а теперь не знаете. Шумите очень. Из-за вас, дурачьё, суперважный текст не проходят в школе. Я вас ненавижу". "Воры не родом ведутся, а кого бес
свяжет", - шепнула бабушка с того света. "Да не вор я! - возмутился реставратор.
- Вор - Кутузов. Не я. Спасаю вещь. У него их сотни. И все слова наизусть знает. Зачем он эту спёр?" "Вор слезлив, а плут богомолен", - опять бабушка не спит, непонятное подсказывает, обижает и мучает.
Звякнул телефон. Ещё какой-нибудь простолюдь несётся. Мастер взял трубку и услышал мягкий девичий голос:
- Алло, здравствуйте, меня зовут Аня. Вы можете уделить мне две минуты? Спасибо. У меня есть очень старая энциклопедия, Брокгауз и Ефрон, пролежавшая в сарае двадцать лет. Отсырела, помялась, сами представляете. Мне рекомендовали вас в качестве…
- Кто рекомендовал? - грубовато спросил мастер, не желавший видеть никакого Брокгауза.
- В музее… - пролепетала девушка. - Я не туда попала? Извините, пожалуйста.
- Да не волнуйтесь, я для проформы, - убавил мастер, не решаясь спросить, в каком музее; знали-то его многие. - Я сейчас довольно занят, но позже…
- А можно я завтра к вам заскочу на минутку, просто покажу и уйду, а вы мне только скажете, в каком она состоянии, ладно?
- Ну… завтра… я…
Мастер нечаянно забыл, сколько томов у Брокгауза, вылетело напрочь, он и не
подумал, а может ли девушка заскочить с этой махиной. Отказываться тоже странно, ведь из музея рекомендовали: репутация. Ладно.
- В три часа, - сказал он машинально. Вертелось на языке и - вырвалось.
Девушка поблагодарила и попрощалась.
В три? Он схватился за голову. Он сам и ляпнул - в три?! Кретин! Но не перезванивать же браткам. Они простолюди чисто конкретные, берегут своё время.
Если они откажутся, других не найти, некогда и опасно. Но в три часа завтра сюда нельзя нести Брокгауза!
А может, попробовать всё-таки перезвонить профессору? Так, для проформы. Словечко нравилось. Переложить на четыре часа. На пять. Нет, четыре. Девица с Брокгаузом уже точно свалит. Неудачная мысль, конечно, поскольку всё равно ребятам график менять, но колючий ужас, что сам, будто в туманном наркозе, он только что велел незнакомке явиться в три часа, сковал его сообразительность, будто цементом.
В доме Кутузовых отозвался Васька. Нет, Андрея Евгеньевича нет дома. Неизвестно. А супруга? А вы ещё не знаете? Да, вот именно в такие годы. Видно, так. На смерть, что на солнце, во все глаза не глянешь, - шепнула бабушка.
Мастеру вконец поплохело. Кутузов, ишь, успел овдоветь и всё-таки завтра идёт за книгой. Сильно, видать, надо. И бабки налом. Серо-зелёный пришёл, когда жена отчудила. Невмоготу ему без этой книги.
…Да что ж это!
Блистательный план отъёма чужой собственности с последующей эвакуацией сокровища в глухую деревню начал угрожающе потрескивать. Интуиция подсказывала: брось. Даже покрикивала. Но послушаться её мастер не мог. Невозможно. Проскок от
невинного шантажа к адскому жару страсти - свершилось. Расстаться с возлюбленной Книгой - хуже вдовства, как отрезать половину тела, вдоль или поперёк, и пригласить оставшуюся часть пожить вот так.
Жить наполовину реставратор и раньше не желал и, казалось ему, жил полно, во всю
мочь, но только теперь он с отчаянием понял, что не жил вовсе. Заснув на родине, проснуться на чужбине, а языка не знаешь, паспорта нет, и назад трамвай не пойдёт, а птички за больничным окном поют, как везде и всегда, прекрасно.
Глава 46
Мы с Василием сидели в гулкой, осиротелой квартире Кутузовых и перебирали подробности: сенсационные телепередачи на кабельном; звонок неизвестного, который не знал о вдовстве Кутузова; очевидность Ани в отсутствие возможности узнать её адрес и телефон; приближение сессии в университете; тоска сына по блудному отцу и возросшее стремление спасти его; новый взгляд на Дарвина, обретённый Васькой. И ещё по мелочам.
Искать немедленно: Васька извёлся, был на грани, даже вспомнил о милиции, чуть не позвонил туда. Не позвонил.
Схватилась за соломинку:
- А ты, кстати, почему не спросил у дядечки, кто он? Все ваши знакомые знают о вашей беде… с мамой. Друзей у отца мало…
- Друзей у отца не мало. Их нет.
- Тем более давай порассуждаем, кто мог звонить и зачем.
- Давай. Начни ты, пожалуйста.
- Мог позвонить кто-то, кому твой папа зачем-то нужен, - великолепно сообразила я.
- По-моему, блестящее начало, ты не находишь?
- Нахожу, - согласилась я. - Кому он нужен?
- Ну-у-у… это ты брось. Не так всё плохо. Мировая общественность, например, в области филологии…
- Общественность позвонить не может. Звонить - привилегия отдельных представителей. Вспоминай: симпозиумы, конференции, прочее, - его где-нибудь сейчас ждут? Почту разбираешь? Компьютер проверяешь?
- Да. Да. Нет. Да.
- Шутник. Хорошо, когда дети знают историю своей родины. Молодец. Значит, тебе позвонил кто-то не научный. У отца есть что-нибудь вроде записной книжки? На обоях записывает? Он как фиксирует людей?
- Пошли посмотрим. - Васька позвал меня в кабинет, и по дороге я разглядела: обои в реперных точках - нетронутые.
На обоях Кутузов не пишет. А кстати, жаль.
Кабинет был как-то замечательно, звеняще пуст. Похоже, дубовый шкаф, оставшийся без внутренностей, всё давал и давал эхо, моля о полноте бытия.
- Без церемоний, - заявил Васька. - Ищем вместе. Обыск. Методом тыка. Всё мало-мальски
пригодное для дальнейшего расследования складываем на стол. И не беспокойся, что найдёшь интимное. Не найдёшь. Роемся везде!
- Вась, а мозговой штурм перед стартом? В родительской спальне могут быть какие-нибудь бумажки, книжки, то есть мы только в кабинете будем искать? Или всё-таки - тотально?
Васька нахмурился. Родительская спальная жизнь. Он и в детстве не задумывался, как там и что там, за дверью. Данность. На двуспальной кровати уже не было покровов, унесено жизнью. Мебель. Пустыня. Горшечные растения, дружно засохшие вскоре после разворота, Васька выбросил, спальня до дна обезжизнела, и заходить туда не решался.
- Тотально, - постановил он. - И со спальни надо начать. Заначковых местечек там по минимуму.
Мы пошли в спальню, потоптались на пороге. Васька шагнул, ещё постоял, шагнул
увереннее, распахнул портьеры, открыл окна, впустил городские мотивы. Посветлело, посвежело.
Я подошла к огромной кровати, просунула руку между матрацем и рамой и вытащила маленькую записную книжку. На первой обложке был вытиснен серебристый крестик.