Ему, главному болвану радиостанции, непонятно! А мне понятно. За деньги я
еженедельно продаю это знание. Вам - даром отдам, по дружбе: человек очень хочет быть услышан.
Человеку пейджер до лампочки.
…Выйдя из эфира в зал, я поняла, что пауза кончилась: женщина, мать Магиандра и жена Кутузова, пришла сегодня прямо в наш офис. Она стояла в центре, но никто не обращал на неё внимания. В руках у неё была тяжёлая, огромная, в досках, эмалях и серебре, Библия. Женщина держала её легко, не напрягаясь. Видимо, ей никто не предложил сесть или сама не захотела сидеть в таком святом месте с Библией в руках.
Поздоровавшись, она протянула книгу и сказала, что мне надо посмотреть.
Я посмотрела. Библия. Дорогая. Ей место - в Архангельском соборе, а не в офисе радиоредакции.
- Из коллекции моего мужа, - робко начала она.
- Давайте выйдем, - предложила я, заметив на себе недобрый взгляд щеголеватого директора по связям с регионами.
У него всегда пробор по нитке и височки подбриты. Летом ходит в белом костюме на работу! Вообще, скажу вам, есть ещё, есть типажи!
Мы вышли в прихожую, там у нас маленький бар и чай. Налила ей, себе. Молчу. Женщина тоже помолчала, подержалась за одноразовый стаканчик, пить не смогла. Библию положила на стойку, опять взяла, снова положила.
- Вы знаете, что ваши мужчины, оба, написали мне? - осторожно спросила я.
- У нас доверительные отношения, - опустив глаза, ответила она, и я поняла, что эпистолы ей никто не показывал. - Я понимаю, у редакции планы, графики, всё как
положено, однако мой сын готов собрать всех своих однокурсников и прийти к вам в эфир, чтобы сделать беседу с молодёжью.
- О том, что на их курсе бытие Божие не вызывает сомнений? - уточнила я, стараясь держаться.
- И это тоже. Просто поговорить о жизни. У вас ведь есть молодёжные программы. Я часто слушаю вас, очень интересно, я вам ещё в прошлый раз сказала. Мальчик вполне искренне верит. Муж атеист, я…
И примолкла, ощутив неуместность исповеди, а может, и представив себя на моём месте, не знаю, - но блеснули слёзы.
- А зачем вы принесли сюда эту книгу? - ласково спросила я.
- Показать.
- Понятно. У вас их много?
- Очень… Он очень чувствительный, хотя и скрывает это.
- Сын?
- Муж.
- От кого скрывает?
- Ото всех. Но я-то знаю… Он покупал их, все деньги тратил, а теперь по одной выносит из дому. А ведь он непьющий. Что-то гложет его. Подумаешь, министру доложили… У нас и не такое докладывают, и ничего…
Бывает. Но доверие ценно и почётно. Истранжирю тематику - народ подскажет. Интерактив.
Отбросив тщеславные мысли, я попыталась подняться над проблемой. Круглый стол со студентами? На людей посмотреть? Не хочу я слышать, как прыщавая мелюзга
косноязычно внушает мне и почтенной публике, как важна вера в Бога. Да если хоть один, по стереотипу, ненароком, болтнёт "в наши дни", я там же, в студии, побью мерзавца и не извинюсь. Да, министр не в себе, но для всех остальных нормальных
людей вера православная, по крайней мере на территории России, - недискуссионный вопрос.
Как объяснить измученной женщине, что журналистика - профессия, связанная с
выполнением общественного долга, заключающегося в обеспечении публики сведениями, соответствующими действительности, на основании которых потребитель может принимать адекватные поведенческие решения? Как поведать ей, что дискуссия в эфире в пользу Бога, ввиду учёного доклада министру, - моветон! И даже если все
студенты Москвы лично засвидетельствуют о чудесах - всё равно моветон, поскольку моветон.
Что бы вы сделали, если к вам прямо на рабочее место пришла издёрганная седоватая женщина с огромной старинной Библией в руках - просить о спасении её семьи от министра образования России, которому подали пухлый междисциплинарный доклад о невозможности получения человека путём эволюции?
Она разглядывала меня, будто канунник, и выбирала подсвечник. Заслониться от мучительного взора и крикнуть: "Уйдите!" - я не могла, хотя именно так и следовало поступить.
Громадная книга, почему-то не отягощавшая её рук, будто прислушивалась. Я представила на миг, сколько веков и судеб кипят меж этих досок. Я физически почувствовала: вот они, миллионы живых людей, среди которых многие, кстати, святые, - и всем им стыдно за нашего простодушного министра. Хотя что он мог сделать. Ну принесли ему доклад, он и огласил, полагая, что "озвучил".
- Понимаете, я…
- Да вы не торопитесь, - успокоила меня гостья. - Мне тоже не по себе. Верили мы и верили. А тут вот какая учёная гадость подоспела. Мне-то ладно, мне что. Я за мужа боюсь, у них с сыном и так всё стычки да распри, а теперь получается, что младший был прав. Старший не вынесет этого.
- Да что он - хлюпик? Мужчина, - сморозила я и покраснела. - Должен…
- Он не хлюпик. Но он не вынесет. И особенно "должен" - он этого не любит.
Вот начнётся сейчас истерика, и мне потом объясняться с коллективом. Я предложила женщине всё-таки допить чай.
На удивление, она взяла его аккуратно и споро выпила, не выпуская ношу и как бы защищаясь ею от меня.
Сражение за семьи у нас в государстве часто ведут именно женщины, и очень часто
- исключительно с Божьей помощью. Государству они доверяют меньше.
И пока я мыслила штампами, она вдруг сказала такое, чего я раньше никогда не слышала ни на этой работе, ни на той.
- Понимаете, Елена, если он умрёт, это будет безысходное…
- …понимаю.
- …нет, нормальное безысходное горе. Просто горе, с которым надо будет уживаться, а это рано или поздно всем удаётся.
- Ну-у…
- Подождите. А вот если он выживет, не сможет с этим жить, но останется
физически живым, этого уже никто пережить не сможет, потому что с этим не живут,
- вот главное. Понимаете, мёртвому человеку, точнее, телу, всё равно, какие новости по радио, а живой за собой тащит остальных, и куда - неизвестно. А муж мой - атеист с полувековым стажем, он таким родился, ну уродство, ну знаете,
бывает волчья пасть, заячья губа, родимые пятна по лицу, а у него - это. Неверие. Но он всё время хочет исправить уродства людей, он же преподаёт словесность, но
поскольку именно этого у него не видно в зеркале, он и не знает, где он сам урод. Я-то его и такого люблю, он хороший человек, талантливый учёный, у нас чудный мальчик, хоть и немного поздний, но ведь теперь многие в тридцать лет рожают…
Господи! Она готова страдать над могилой своего, как она выразилась, урода, но
не соглашалась жить дальше с этой волчьей пастью, узнавшей свою беду. Поначалу я так и поняла её.
Слов у меня не было. Дискуссия со студентами в прямом эфире всероссийского радио, в начале двадцать первого века, на условную тему "Бог есть - и точка!" -
невозможна. Дискуссия закрыта. Брысь, комсомолята, красные дьяволята, в огненные
свои 20-е года прошлого. Здесь я таких безобразий не потерплю. Профанные времена кончились. Я не могу участвовать в организации бреда. И даже если бы могла, то
каким образом это спасёт её замечательного мужа? Полагаю, он добровольно женился на заботливой девушке с неочевидными глазами?
Женщина, поймите, есть законы журналистики! Есть, в конце концов, чувство исторического юмора. Всё это я промолчала. Потом попробовала вслух ещё раз:
- Но почему - я? - Конечно, дурацкий вопрос, но другого не нашлось.
У неё был ответ. Наверное, домашняя заготовка:
- У вас ангельский голос. Вам люди верят, что бы вы ни говорили.
- И всё? - с надеждой вопросила я. - Такая малость и привела семью Кутузовых ко мне с невыполнимой просьбой?
Женщина вдруг улыбнулась. Крошечный ротик вытянулся молодым тонкорогим
полумесяцем, оттолкнув щёчки почти к ушам, словно шторки. На её лице вообще было мало кожи, самый минимум, только чтоб обтянуть черепные кости. Когда кожная наличность внезапно разъехалась полупрозрачным плиссе, лицо исказилось, и я вздрогнула.