У неё откуда-то взялись глаза, у глаз - цвет, у цвета - сталь.
- Не малость. Этого даже достаточно. Много. Ну, ещё у вас действительно хорошие передачи, несмотря на голос, и вас все слушают, - смягчила удар она.
- И ругают, и письма начальству пишут, и даже доносы.
- Отлично! Это же очень хорошо! Это, деточка, испытание.
- Деточка…
- Конечно, деточка. Вы ещё молоды, а то разве пришлось бы мне вас так долго уговаривать… Пожилой человек, он уже ничего не боится, ему всё ясно - никому ничего не надо, хоть сто передач выдай. А вы ещё молоды, и вам страшно! Вижу!
Вас потому и ругают, что вы не понимаете народных веяний, всё своё гнёте: любовь к ближнему, любовь к ближнему!..
Вот не люблю, когда меня ещё и на испуг берут. Закипев, я досчитала до десяти, вдох-выдох, а потом говорю:
- Нет, я не боюсь. Но дискуссия невозможна. Формально для таких диалогов нужны богословы, философы, политики, чиновники, родители, а на выходе - смута, глупость и никакой любви.
- Неправда, деточка. Для таких бесед ничего не нужно, кроме вашего желания.
- Желания не имею. Бог очень долго был изгнанником. Он вернулся в Россию, а вы - опять поговорить?
- Возьмите себе эту книгу, ладно? Сохраните. А то он и её из дому вынесет, а она дорогая. Царская.
- Никак не могу, что вы, пожалуйста, не надо! - зашипела жутким шепотом я, заметив, что из-за угла за нами опять подглядывает директор по связям с регионами.
- Не бойтесь! - сказала женщина и вдруг, убрав полумесяц улыбки, серьёзно добавила: -
"Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство".
Стадного пафоса я не вынесла. Мне стало скучно, неуютно, и я предложила ей не беспокоить меня с этим безнадёжным делом. Вежливо попросила, проводила к выходу и проследила, чтоб она села в лифт и увезла книгу с собой. Вдруг муж вечером хватится; коллекционеры - они нервные; не дай Бог уголок у редкой марки чуток загнётся - со свету сживут молниеносно.
Глава 8
Он подумал - чёрная курица, но серая ворона подошла поближе и одноглазо
посмотрела на него. Не те очки! Он забыл дома сильные очки. В этих, компьютерных,
он не только пернатых перепутает, а самосвал с велосипедом. Вернуться? Ни в коем случае. Ещё раз выходить!..
- Февраль - это вам не май!
"Сильно сказано", - отметил Кутузов и невольно посмотрел на голос. Женщины, всюду женщины, как жизнь. Эти две гуляли чинно, под ручку, всё в прошлом, а Тверской бульвар вечен. Им бы дедушек, но средняя продолжительность жизни дедушек лишила страну многих золотых свадеб и даже серебряных.
"Я не буду импульсивным, я буду выбирать", - ещё вчера решил Кутузов, наученный той, первой, леди.
- А помните, голубушка, был майский снегопад? В каком это году только…
- И я не помню. Ах, голова уже ни к чёрту! Да и март уже…
"Зачем тебе, старая перечница, помнить дату майских снегопадов? - усмехнулся Кутузов, пристраиваясь вслед беседующим. - Ты помнишь адрес ближайшей аптеки? Вот и умница, и хватит!"
Бабушка вдруг повернулась - вот он, опыт жизни! - улыбнулась Кутузову и спросила:
- Вы не помните, простите ради Бога, в каком году был снегопад в начале мая?
Деваться некуда, пристроился, пень, сам.
- Увы, сударыня, моя память настроена в основном на неприродные явления, - почтительно ответил Кутузов, поглаживая правый карман, в котором сегодня солидная, не гостиничная, Библия в толстом коричневом переплёте, с золочёным крестом на обложке, довольно чистая, подержанная единственным хозяином, ныне усопшим.
- Ах, какая прелесть! Вы просто прелесть! - искренне восхитилась женщина, останавливаясь.
Её товарка тоже охотно притормозила. Кутузов поравнялся со старушками. "Ну что же мне везёт-то как утопленнику!.." - тоскливо мелькнуло.
- Вы, наверное, тут рядом живёте? - спросила правая.
- Вы, кажется, не те очки взяли, - заметила левая.
Опешивший профессор помотал головой. "Редко с народом общаетесь, папа", - вспомнил он реплику своего чудовища.
- А мы тут, на Бронной, всю жизнь. Эх!..
- Знаете, очки я вчера тоже перепутала, взяла для чтения и вышла в магазин, а попала в парикмахерскую, а там давно салон красоты за большие деньги, ой, вот
насмешила девчушек! Мне даже хотели маникюр со скидкой сделать, такие милые… - Это сказала правая.
- А я думаю, иногда полезно походить без очков: совсем иначе видишь мир, - мечтательно сказала левая.
- Я не люблю повторов: два раза выходить из дому, три раза поминать, новый год праздновать, ещё рондо не люблю, вообще куплеты - потому что с припевом… - отбился Кутузов, настойчиво держа перед мысленным взором первую леди.
- Замуж! Дети! Весна! Листопад! - наперебой подхватили его собеседницы, вытаскивая личные повторы. - Рондо не всегда печально, хотя мы вас очень даже понимаем.
Они просто зацементировали его вниманием и пониманием, и тогда Кутузов распахнул шкаф:
- "Бывает нечто, о чём говорят:
"смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас"
, - и посмотрел в сторону МХАТа. Левая бабушка помолчала секунду-другую, а потом, сверкнув очами, выдала:
- Скажите, голубчик, а вас никогда не смущало то обстоятельство, что именно этот стих Екклесиаста расположен в синодальном издании на странице номер шестьсот шестьдесят шесть?
Кутузов не знал, куда теперь девать глаза. Он машинально вынул из кармана Библию и перелистал до указанной страницы. Точно!
- Простите, - понизив голос, вмешалась правая, - у вас что-то случилось? Вам нужна помощь?
- Да, - выдохнул он, - у меня всё случилось. Можно, я подарю вам эту книгу?
- Солнышко! - заулыбались бабушки. - Мы ещё от прадедов храним, и своя есть, а
новая нам как-то не к лицу. Мы же не в шкафу наши держим, а под образами. Куда ж мы вашу положим? Грех выйдет, если в шкаф или на полку… прости Господи.
И они синхронно перекрестились.
"И февраль не май, и Тверской бульвар не Кутузовский проспект", - чуть скрипнул зубами профессор. Дамы почтительно замолчали, уважая чужое горе и не продолжая своих, как они решили, бестактных расспросов.
- Ну, спасибо. До свидания, - поклонился Кутузов.
- С Богом, - в унисон прошептали женщины.
Глава 9
Магиандр проснулся и не пошёл в университет.
Квартира плавала в горьковатом тумане кофе: аромат и респектабельность. Какое утро!
Думал написать несговорчивой журналистке, но вдохновения не ощутил. На свежую голову он решил было, что зря затеял.
Вдруг с кухни раздался вопль, и Магиандр понёсся на звук, сшибая стулья.
Мать ползала по полу, собирая тряпкой кофейную лужу, а отец, который уже два часа как должен был сеять разумное в университете, вопил не своим голосом
нечленораздельное, раскачиваясь на табуретке. На столе, красноречиво распахнутая на середине, обсыхала старинная книга с оторванной титульной доской, еле
удержавшей на себе свой крест. Серебряный оклад. Изумительные эмали. Семнадцатый век. Шедевр всех искусств. Десятки выдранных страниц скособоченной стопкой
беспомощно валялись поодаль, на холодильнике. Гравюры заляпаны кривыми кофейными кляксами.