Он так и сказал им с горечью безнадёжности:
— Ведь она сейчас уедет!
— Да он, кажется, чокнутый, чего его бить, — раздумчиво произнёс один из типов, с сожалением покачав головой. — Не удивительно теперь, что он не курит.
Об этом типе надо рассказать подробней, потому что судьба его в тот день сложилась трагично, и, возможно, если бы он не просил у прохожих закурить, всё повернулось бы иначе. О его печальной участи обязательно будет поведано, ближе к концу романа.
Во всяком случае, эти два типа прекратили избиение и ушли, оставив его лежать на тротуаре. Он, однако, не стал лежать, а поднялся и бегом бросился за Ней, которая уже поднимала свою дивную ножку на ступеньку трамвая.
В трамвае они оказались рядом, лицом друг к другу, отчего сердце его стучало чаще трамвайных колёс, которые — уж поверьте — отстукивали довольно быстрый ритм.
Кстати, только тут он заметил, что глаза у неё по-корейски миндалевидны и черны, как преисподняя, и что, как во тьме преисподней, бьётся на дне этих глаз какой-то дикий огонь. Душа его моментально истлела в глубине Её взгляда.
— Душа моя истлела в глубине вашего взгляда, — признался он.
— Чего? — не поняла Она, незаметно принюхиваясь к подмышке руки, которой держалась за верхний поручень.
Кстати, Её подмышки — это совершенно отдельная история, заслуживающая целой главы. Очень было бы интересно рассказать о них прямо сейчас, но следует воздержаться и отложить рассказ на несколько абзацев, ибо всему своё время и место. А непосредственно сейчас будет упомянуто только о том, что никакого особого запаха подмышки в ту минуту не издавали, хотя в другое время бывало пахли жестью или хлебной корочкой.
— Душа моя истлела в глубине вашего взгляда, — повторил он. — Вожделение обуяло меня, я изнемогаю от любви и предвкушения счастья.
— Чего? — Её взгляд со скукой пробегал по вывескам, мелькавшим за окном. На магазине для новобрачных глаза Её задержались не меньше чем на полминуты, и он понял, что Она согласна.
Он хотел было пояснить свою мысль об истлении, но в этот момент Она заторопилась к выходу.
Выходя следом, он как-то неловко подвернул ногу на последней ступеньке. Теперь одной ногой он шёл в свойственной ему манере, а второй — как Чарли Чаплин.
Лёжа на смертном одре, в свои девяносто то ли два, то ли четыре года, он вспомнит эту ступеньку, когда взгляд его упадёт на левую ногу, которая на всю жизнь так и сохранит комичную поступь. Он будет думать о новых, ни разу не ношеных лакированных туфлях, купленных ещё в те юные годы, когда он готовился к своей первой смерти, в семьдесят шесть. С тех пор ноги его ещё усохнут и заметно уменьшатся, так что туфли будут сидеть на них слишком свободно, и это его огорчит: как-то неприятно будет уходить из жизни в туфлях не по размеру.
Но всё это будет потом, в самом конце романа, из которого герой уйдёт навсегда своей получаплинской походкой, такой весь тихий, сосредоточенный и счастливый.
Увидев, что он хромает за Ней и что-то, видимо, заподозрив, Она прибавила шагу, так что он едва поспевал за стуком Её лёгких каблучков.
В какой-то арке его остановили два стража порядка и предложили показать им документы. Документов у него при себе не было.
— А чего ты к девочке липнешь? — спросил один из стражей. — Она под Фингалом ходит. Она знаешь, сколько стоит?
— Нет, — признался он.
— У тебя деньги-то есть? — поинтересовался второй страж.
Как выяснится минутой позже, денег у него было слишком мало, чтобы «липнуть к этой девочке», но вполне достаточно, чтобы уплатить штраф. Он с радостью уплатил, потому что на этом всё закончилось, и он мог броситься за Ней, которая уже готова была скрыться в каком-то дворе. Стражи порядка не стали препятствовать, удовлетворённые штрафом, но советовали сменить походку и потренироваться в ней где-нибудь в стороне от «этой девочки». Он мог бы задаться вопросом, отчего эти двое внешне так похожи на тех типов, любителей курения. Но он был слишком поглощён своими чувствами и не обратил на лица закона — этого двуликого Януса — никакого внимания.
О походке уже было сказано достаточно, поэтому здесь не будет ещё раз упомянуто о том, что левая нога его с этих пор и до самого памятника, на котором были высечены даты его рождения и смерти, вызывала улыбку у одних почитателей великого комика и нескрываемое презрение у других. Отмечено будет только, что с этой походкой ему было сейчас довольно трудно (да что там, почти невозможно) поспевать за своим вожделением.
На мосту Она остановилась, подошла к перилам и принялась задумчиво смотреть в реку. Он приблизился, стал рядом и тоже перегнулся через холодный чугун, заглядывая в небыстрое течение.