Со своей неизменной детской улыбкой он вспоминал факт из "Военно-исторического журнала" — Гитлер, году этак в 39-м, на совещании высшего германского генералитета, проанализировав политическую ситуацию в Европе и повсюду, заявил: "В мире есть только одна сила, способная сколько-нибудь серьёзно повлиять на ход дальнейших события. Эта сила — я":
— И это была не демагогия, а система аргументации.
Ещё Юрию Александровичу нравился афоризм Мао Цзэ-дуна: "Наши учителя в отрицательном смысле — Хрущёв, Чан Кай-ши и американский империализм":
— Надо быть циничным на разных уровнях...
Постукивая мелом по доске, фанатично возбуждённый Гриша Видзон толковал про Макса Вебера и культуру тробриан.
Толя Тельцов так же истово цитировал Парсонса, как когда-то, наверное, — Маркса.
"Учение Маркса истинно, потому что оно верно", — острил, усаживаясь за полированный стол, Никита Дедов.
Нашими кумирами были Питирим Сорокин, Райт Миллс, Радклифф-Браун и Малиновский, отцами-основателями — Огюст Конт и Эмиль Дюркгейм, пророками — Леви-Брюль и Леви-Стросс, героями — Ортега-и-Гассет, Эрнст Кассирер, Мартин Бубер и Алексис де Токвиль.
Колдовски красивая секретарша Злата в модной по тем временам мини-юбке разливала по чашечкам тягучий кофе, отвинчивала ароматный золотой коньяк.
В моде был структурно-функциональный анализ и системный подход.
Ещё были красивые термины: инцест, инициация, архетип и артефакт. Они вкусно хрустели на зубах.
Я изучал девиантные группы.
Социологи, покуривая в кулуарах, перебрасывались информацией:
— Особенно хорошие библиотеки у тех, кто был близок к ЧК и конфискациям. Есть один книголюб...
— Библиотека Таганской тюрьмы...
— Например, Крыленко...
— Библиотека иностранной литературы — из фондов городов Львов и Ужгород...
Рассказывали, как Иосиф Бродский перед отлётом напевал только что сочинённый им шлягер:
Он зяб на холодном ветру, но был настроен весело. Провожающие смахивали слезы.
( "А вы знаете, как страшно умирать в освещённой вечером стране?" Мне вспомнился свет разноцветных электрических лампочек сквозь марево тумана вокруг портретов Ленина и Сталина на здании дирекции завода "Ревтруд" на Коммунальной улице в Тамбове.)
Аспирант Левады Эдик (Давид Беньяминович) Зильберман — изящный человек с лицом, словно выточенным из слоновой кости, — спал по четыре часа в сутки и прочитывал за неделю невероятное количество книг и статей. (Левада ещё острил, после вспышки холеры в Одессе, — а Эдик был одессит, в прошлом — метеоролог, и только что вернулся с каникул, — что эпидемия на родине Эдика возбудила в нем холерический темперамент.)
Помню доклад Зильбермана о каббале и Адаме-Кадмоне (всечеловеке — средоточии мира). Он вскользь упоминал о том, что губернаторы провинций в древнем Китае были обязаны писать стихи — хороший поэт считался хорошим правителем (и наоборот).
Эдик рассказывал, что в индийской культуре время не течёт линеарно, как у нас, а идёт (или, вернее, располагается) по кругу. С ходу переводил с санскрита на диктофон древний текст про утробу Татхагаты (всерождающее лоно — источник бытия).
Библиография к его двухтомной диссертации по типологии культур содержала четырехзначные числа названий на четырёх современных языках — а он знал ещё и четыре древних языка.
Зильберман занимался раджа-йогой и, как говорили ребята, "заводился через познание". Он исповедовал адвайта-веданту и, в соответствии с этой традицией, был убеждён в том, что его самого — нет.
Последнее обстоятельство не помешало Эдику составить для меня в течение пяти минут в стоячей забегаловке под рестораном "Прага", где мы с ним ели жареные чешские сардельки с горчицей, проект построения метасоциологии — в аподиктической, гипотетической и деонтической модальности — с использованием излюбленной им триады: "нормы — ценности — идеи" — школьной шариковой ручкой на клочке салфетки.