Приятель поведал Кутузову: дома казалось — легко! А вышел на Арбат, стал посреди гуляющей, ни в чём не повинной публики, жара под тридцать, руки дрожат на чехле, скрипку пора вынимать, Вивальди ждёт, а вокруг… пустыня! Внезапно пошли не люди, а верблюды, посыпался тяжёлый снег, и так это головокружительно — верблюды под снегом, ни у кого нет лица, только тяжкие горбы набок.
Приятель смекнул: не к добру это — заснеженные верблюды на жаре Арбата. Страх всегда приносит на своих горбах колючие, леденящие сюрпризы. Пиликать со сцены — одно, а посреди пешеходной, праздной улицы, где вся публика безбилетна, к креслам ничем не привязана, — другое.
Он прогнал горбатых, выключил снег, рывком расчехлил скрипку, деловито-деланно подстроился, будто сто лет не строился, и рванул! Искры посыпались со струн, из глаз! Мостовая вся размякла и чуть не впитала его, как трясина, однако мужественный скрипач допилил «Зиму» и под восторженные крики «браво!» — как интересно кричат верблюды! — перешёл на «Весну». И его товарищи по квартету перешли, не запутались во временах, а потом в отдалённых странах они заработали по улицам кучи денег, но первый арбатский выход хранился в чистых закромах памяти как эталон победоносной борьбы с любыми верблюдами ужасного, запредельного страха. А ведь если разобраться — чего боялись?.. Выглядеть попрошайками? Да мы все попрошайки. Смелее, подстройся и рвани!
Рвану, решил Кутузов. Название улицы неизвестно, подвиг мой уместен. С книгой наперевес он шагнул к прохожему, не успев разглядеть ни пола, ни возраста, и объявил:
— Это вам.
Прохожий машинально взял, прошёл метров пять-шесть, увидел мусорку и чуть не отправил к чёрту, приняв, естественно, за рекламную раздачу пробников. Семплинг — чума. На площадях не знают, что явление, до печёнок доставшее горожан, — именуется семплинг. Вы бесплатно, разок, получаете нечто, и потом будете, миленькие, платить сотню разочков, если сдуру вам понравилась наша белиберда. Рыбная ловля с поднятым забралом.
Рука прохожего уже было выполнила приказ обученного городского мозга, но на ней успел повиснуть перелетевший мимовоздухом даритель.
— Ты чё? — беззлобно поинтересовался хозяин чудом уцелевшей руки.
— Это же Библия! — провозгласил Кутузов торжественно.
— А-а! — уважительно протянул тридцатилетний мужик, в свободной руке которого непредубеждённый наблюдатель углядел бы чемоданчик сантехнического направления. — Ну и чё? Ты… это… того?
— Я вам дарю эту книгу, — продекламировал Кутузов домашнюю заготовку. — Дарю.
— А чё — сёдня Восьмое марта? — уточнил мужик абсолютно серьёзно.
— Сегодня восьмое мая, — непонятно как вспомнил Кутузов.
— О! завтра День Победы! Слышь? Завтра Победа наших войск над немецко-фашистскими захватчиками! — с великолепной чёткостью отчеканил сантехник. — И парад на Красной площади!
— Да ну? — вошёл в поток профессор. — И чё? Не возьмёшь?
— А почём? — задумался мужик, минутой раньше почти выбросивший книгу в помойку.
— Бесплатно.
— Даром? Такое?! Ты чё — сектант? — посуровел сантехник.
— Не. Я не сектант… — И тут, лихорадочно придумывая продолжение, он выдал: — У меня жена умерла.
— Ну, царство ей небесное, — разрешил мужик и провёл по волосам рукой вместе с Библией, которую всё-таки удерживал и уже не торопился вернуть Кутузову. — Тогда возьму. Раз такое дело… ну чё, там смотри давай.
Забыв о Кутузове, мужик сунул Библию в чемоданчик с инструментом и пошёл своей дорогой, очевидно, полностью разрешив для себя возникшие по случаю вопросы.
Оглушённый Кутузов не решился посмотреть вослед. Одной книгой меньше, горечи почему-то больше, и не от ухода в чужие руки любимой подруги, члена большой семьи, состоящей сплошь из сестёр, а мелко, тупо: саднящая простота минувшего контакта стёрла со всех возможных последующих всю возможную патетичность. Да ещё вылезла, уже точно вопреки заготовке, жена, которая умерла. «Вообще никого не касается; моё личное дело! — чуть не закричал Кутузов. — Зачем я ляпнул?» Но ведь оно и сработало, возразил удав, невесть как подкравшийся к авансцене. «Чур тебя!» — всё-таки крикнул профессор удаву, и рядом с ним тут же остановился молодой человек в синеватой форменной одежде: