Чувствуя волну, которой даже имени нет, ярость белее снега зимой, Кутузов задохнулся. Видимо, рановато выпустила его Аня. Надо было дать профессору ещё полежать, отомлеться на журнальном столике под пирамидой, поплакать у подножия своей возлюбленной. «Как она там? — вдруг встрепенулся он. И неясно, где дом, в котором он безалаберно бросил всё своё богатство, свою сущность, свою любовь. — А вдруг Аня опоздает? Да где же я?»
Люди шли, шли, у всех оказались и лица, и пальто, и никто не хотел читать Библию. С ума все посходили! А президенты? Столько разговоров, такая обширная научная литература, небесный пафос, «библейская тема в романах имярека» в горах диссертаций! О, твари дрожащие! — затрясся гневом Кутузов.
Толкнув кого-то и не заметив, он услышал:
— Простите, пожалуйста, у вас нет носового платочка?
— Нет, — бросил Кутузов, продолжая движение, но вопрос перепоставили иначе:
— А у вас нет бутылочки с водой?
От бутылочки вздрогнув, Кутузов чебурахнулся в мир невинных людей, обернулся и увидел мальчика лет восьми с разбитым носиком. Текла кровь, а смущённый ребёнок явно хотел, чтоб она перестала течь, плащик испачкает. Вот, уже испачкала.
Вид крови для любого мужчины — шок, но иногда и положительный. Кутузов опомнился:
— Что с тобой? Кто тебя?
— Вы… Случайно. Простите меня, я сам попался вам под руку. Платочка нет?
Кутузов пошарил по карманам, оглянулся, увидел вывеску «Аптека» и потащил туда малыша. Тот пошёл покорно, только носик поднял и голову запрокинул.
В аптеке все сразу всё разглядели, выбили чек на вату и салфетки, но денег у Кутузова с собой не было, и он машинально протянул в кассу Библию, искренне полагая, что тут наверняка сработает.
— Папаша, я ведь кассу вечером налом сдаю! — усмехнулась кассирша, подумав, что дядя шутит.
— У меня нет денег, возьмите книгу, она хорошая, коллекционная.
— Да и без вас читала, хорошая, как же! Эй, Мань, тебе опиума не надо? У тебя вроде сынок ударился в это дело.
«У Мани есть сынок, и тоже ударился», — сочувственно подумал Кутузов.
Уборщица Маня приостановила свой труд, побрела в сторону кассы, но ей наперерез рванул бритоголовый — откуда они только берутся в неожиданных местах! — с короткой шеей и недвусмысленными бицепсами:
— Что, мать, совсем уже? Думаешь, если в аптеке пашешь, можно сынку и травку, и герыч, мож, ты сюда устроилась тырить?! А ты, — зыркнул он на кассиршу, — сейчас ребят позову, они поговорят и с её сынком, и с тобой, курва…
Короткую немую сцену, пока и Маня, и кассирша глотали воздух, счастливым образом прервал ребёнок. Отринув и беспокойство, и платочковый стиль, он степенно подошёл к скинхеду и внятно изложил:
— Ты, дяденька, идиот. Опиум упомянут в значении религия, а у моего старшего товарища с собой Библия. Я тебе покажу, как время моё тратить и кровь! Разговорился тут…
Обнаружив себя товарищем пострадавшего, Кутузов обмяк, но не без удовольствия досмотрел, как малыш прицыкнул, притопнул и практически выгнал чрезмерно бдительного посетителя из аптеки — без покупки.
Тётки, оправившись, расхохотались, подарили ребёнку всё за свой счёт, а Библию велели Кутузову домой нести.
На улице профессор неловко потрепал мальчика по плечу и на всякий случай спросил имя. Мальчик охотно ответил, что вряд ли Кутузов его запомнит, ведь такой рассеянный.
— Почему? — изумился Кутузов, хотя вряд ли стоило так уж изумляться.
— Видите ли, я всех вижу насквозь. Слышали про детей индиго?
— Кажется, да, или не кажется… Не знаю, — честно сказал профессор. — Вроде мумбо-юмбо?
— Нет, — хладнокровно сказал мальчик. — Но ещё услышите. Если доживёте.
— До чего? До чего я доживу?! — оживился Кутузов, но мальчик уже ушёл. И как же удалось ему так быстро исчезнуть, непонятно.
Кутузов устал, и тягуче, колко заболели ноги, особенно ступни. Помимо воли память выбросила суеверный шёпот жены: «Когда болят ноги, значит, не туда идёшь».
Тьфу, пропасть. Он всегда смеялся над её верованиями в болезни-не-туда-идёшь-не-там-сидишь-не-то-читаешь и прочая. А тут вылезло.
Ноги ныли все сильнее, горели пальцы, дёргало в пятках. Ботинки были отличные, не тёрли, не чуялись, но дискомфорт нарастал.
Ладно, плюнул Кутузов, где в этом городе отдыхают сидя? Где скамейки нашей молодости? Протаскавшись ещё полчаса, профессор узнал: изведены скамейки под корень. Сидеть в Москве негде. А жить? Как тут жить?