— Вот именно. Геккель — господин соврамши. Его потом учёное сообщество исключило из себя, но Дарвин уже к тому времени помер. А прохвост знаешь как сказал коллегам-академикам, когда его пристыдили: что ж ты, собака такая, всю эволюцию псу под хвост пустил своими подтасовками? Он ответствовал: вы, братки, не без греха, вам тоже славы хочется, посему все врёте, когда надо, а эволюция всё равно была, даже если это нельзя доказать!
— Налей ещё, — сурово сказал Кутузов, неприятно трезвея. — В стакан.
Ветеран притих, однако налил, но попросил Кутузова закусить покрепче и сам подложил ему оливье, колбасы, котлету и почему-то бублик.
Профессор влёгкую залил в желудок полный стакан водки, показавшейся невкусной водой, дожал её котлетой, повертел бублик и вдруг опустил голову.
— И что теперь будет? — спросил он тоскливо у ветерана.
— Да что было, то и будет, Екклесиастик ты мой! Ты где живёшь?
— У девушки, зовут Аня, скоро меня заберёт.
— А! Прима-а-ак! Понимаю, сынок, трудно тебе. Поневоле Бога помянешь.
— Да не примак я… — отмахнулся Кутузов. — У неё папа-мама за границей, командировка… у меня жена умерла, — бессвязно мотивировал Кутузов.
— А не примак — значит, кобель! Так я понимаю? — расхохотался дед и подмигнул. За соседними столиками все тоже подмигивали уже, раскрасневшись и закусив.
— Скажите, — очнулся Кутузов, инстинктивно стараясь держать язык по курсу, но тот валился вбок, увеличиваясь в размерах. — А вы откуда всё знаете?
— А оттуда, — пояснил ветеран, ища глазами, куда бы положить сотрапезника, пока не поздно. — Где твоя Аня?
— На улице. Работает…
Поняв Кутузова по-своему, ветеран попросил парней соседнего столика подержать его друга прямо, а сам побежал на улицу за Аней, которая там работает. Вдоль тротуара действительно металась какая-то беленькая, и старик просто так, наудачу позвал её: «Аня?»
— Да! Вы кто? А, понятно, — унюхала, рассмотрела, — где тело?
— Детка, зачем же ты так? В твои-то годы?
— Что в мои годы? Где этот идиот несчастный?
— Там. В кафе. Его двое держат. Я говорю, зачем же ты на улице-то, в твои-то годы… нехорошо. В наше время шалавам ворота дёгтем мазали!
— Почему? Чем?! Вы… ладно. И вас с праздником. Пошли. — Она потянула бормочущего деда в кафе, не слушая, а то узнала бы, за что кому ворота мазали.
Кутузов уже пребывал в смешанном состоянии; жгучая смесь колыхалась, выталкивая вулканы видений, — Дарвина, плачущего на плече у господина соврамши Геккеля; офорта с глазами жены; ароматного моря водки; а также пирамиды мудрых книг, и каждая была живая, шевелилась, как младенец, и протягивала ручонки и звала папу.
Глава 31
В чёрный день перемогусь, а в красный — сопьюсь. Пошла изба по горнице, сени по полатям. Здравствуйте, мои рюмочки, здорово, стаканчики; каково поживали, меня поминали?
Похмелье — след опыта, злобно-дерридистски обучающий козлёночка, от какой лужи пыталась удержать его Алёнушка; но высокое похмелье, с его дивными и страшными озарениями, обретается не сразу. Как нет на земле женщины, вымучившей-таки себе оргазму в первую брачную ночь, так нет и пьяницы, сумевшего наутро унять первую в жизни дрожь интоксикации простым и проверенным методом: чем ушибся, тем и лечись. Все сопротивляются, не в силах жить, а о приёме верного лекарства поначалу и слышать не могут.
Не мог слышать о водке и Кутузов, обнаруживший себя утром на журнальном столике, в пуховом спальнике, в окружении графинчика, лафитничка, икорки, лимончика и воды в пятилитровом кувшине с предусмотрительным носиком и краником. Поодаль в глубоком кресле задумчиво полулежала Аня, созерцавшая процессы и состояния: пробуждение, реанимация (пригодился лишь кувшин, правда, весь), осознание, паника, маниакально-депрессивный психоз и т. п.
— Да уж, — сказала она через полчаса, — опыт похмелья обретается по выслуге лет и выдаётся только истинным храбрецам познания.
Кутузов посмотрел на лимон и зажмурился. Прошло ещё полчаса.
По завершении цикла больной сумел что-то сказать, но неразборчиво. Аня приблизилась на цыпочках, взяла миску и съела всю икру, чтобы не пропало добро, пока зло неловко ворошилось у подножия пирамиды и само готовилось пропасть в огне стыда.