— О нет, я воровка. Я украла тебя у московских улиц. Но ты не побежал в околоток, не возопил: «Грабят!» — а лёг в шкатулку и хранишься, как золотой слиток. Значит, всё гармонично.
Кутузов подумал, что пора взять себя в руки.
— Я тоже, не понимая кошмара, говорил — гармония наступила. Или говорю себе, тихо, чтобы не слышали другие, до которых мне и так дела нет, но когда проклёвывается «гармония», мне до них появляется лишь то дело, чтоб они не услышали мою правду.
— Андрей… — Она впервые назвала его по имени, решилась, догадалась решиться. — Расскажи мне какую-нибудь твою правду.
— Хорошо. Посмотри в мои глаза. Серые?
— Голубые, со стальным оттенком и крохотными рябинками на радужке.
— У тебя синие, сапфировые, блестящие, как ночное небо юга тёмной лазурью, и за ними видна громада вечного солнца. Это ми мажор. Ты вся в ми мажоре, исходящем от глаз. Когда утро, они светло-синие, и выходит вперёд основной тон — соль-диез — твоего лучистого, ангельски-непобедимого этоса, — внезапно сказал он.
Аня вскочила и перелетела в кресло неподалёку, будто сброшенная с его плеча ветром безумно-изумительных признаний.
— А ещё? — попросила она.
— А ещё есть бледно-жёлтое золото, звучащее фа-диезом, и это вторая ступень твоей тональности. Твои волосы развивают линию, гамму от первой ступени твоей общей ми-мажорности к основной ноте твоего характера, льющегося через очи, то есть к соль-диезу. Твоя красота музыкальна и естественна в самом прямом смысле: тонально-цветовом. Ты не красишь лицо, ты умная, а есть люди, которые пытаются нарисовать на себе неприродные краски, не исходящие из их этосов, не выданные им природой, а значит — запрещённые. Женщины часто нарушают свою природу: краски спорят, волны и тона конфликтуют, иногда резонируют, но так, будто по мосту рота в ногу прошла и развалила конструкцию…
— Андрей, — прошептала девушка. — Ты когда-нибудь говорил так со своей женой? Извини, я понимаю. Но я же не праздный любопыт.
— Да, всегда. Если ей было что-то важно или она чего-то не понимала из увиденного глазами, я рассказывал ей: что именно в данном случае могло открыться ушам и как связаны явления мира музыкой и цветом. В принципе ничего нового. Всё было известно в раю. Физика. Я всё это вижу и слышу своими обычными сенсорами. Жена страдала от подобных объяснений.
— В раю? — встрепенулась Аня. — В каком это раю?
— В любом, — улыбнулся Кутузов. — Это я тебе в подарок. Понимаешь, моя жена, верующая гражданка России, бывала изредка в церквях, беседовала там с кем попало и в результате окрысилась на меня до невыносимости. Она решила, что знает истину, а я не знаю истину и никогда не узнаю. За ней, как я понимаю, и потянулся наш сын, и там прирос, но ему было проще, поскольку он не жена моя и супы не варит, ему не подавать их мне и господином своим не считать.
— Ты был господином? — уточнила Аня.
— Конечно. Иначе мужчине трудно жить. Он обязательно должен получать хотя бы гомеопатические дозы преклонения, а во что они будут упакованы — в постель или в сковороду — это второстепенно. Азбука.
— Я слышала про эту азбуку, но не мог бы ты объяснить её азбучность в каком-нибудь понятном ключе, как про глаза? — Аня была вполне серьёзна, иначе Кутузов не решился бы.
— Большинство малышей не понимают, уча ноты, зачем на муку детям придуман до-бемоль, если уже есть очевидное си. К осознанию тональности до-бемоль мажор ещё прийти надо. Ни один учитель ни в одной музыкальной школе не решится сказать малышам, что вообще диезов больше, чем бемолей. Он понимает, что заботливые родители немедленно вызовут городового. Но и прогнать из сердца очевидное для учителя знание он не может. Это трагедия. Задача не имеет решения. Так и с твоим вопросом. Умная жена преклоняется пред мужем, поскольку ему это жизненно необходимо. А умный муж одновременно преклоняется перед женой — не важно, за что, всё равно, — потому что это необходимо ей. Они оба, по разным основаниям, преклоняются и тогда живут вместе долго и счастливо. Диезо-бемольное решение.
— Это рецепт бриллиантовых свадеб?
— Да. У нас в семье он не сработал, потому что жена ушла в чужие суеверия и её тональность, та, в которой я женился на ней и родил сына, изменилась. Поскольку жена моя не стала вполне воцерковлённой, а, сохраняя мнимую внутреннюю свободу, осталась так себе, домашняя верующая, то она и туда не пришла, не подключила свою внутреннюю музыку к основному тону своего нового сообщества, и от меня не ушла, и сына потеряла из виду, а кончилось это и вовсе погано: влюбилась в информационный поток. Решила, что всё вызнает и выводы сама сделает. Решил малёк-филолог с океаном управиться.