— Может, погуляем в парке? — попросил Васька.
— В каком?
— Всё равно.
— Придумаешь в каком — звони.
Бросить разговор было невежливо и жестоко, но я устала от этой дружбы. Талантливый ребёнок, погружённый в кучевую тучу бед, по-человечески был понятен и, увы, даже близок, неуместно и трагично. А в памяти диапроекторно вспыхивало видение: худая тётка с антикварной Библией в руках, посреди офисной суеты, стоит, словно тонкая рябина, и к микрофону перебраться хочет — всех учить жизни. Раз и готово. Теперь её сиротинам век одним качаться. Пришла на радио «Патриот» женщина не старая, но которой осталось недолго, потому что у неё нет обоняния, — жизни учить. А нюх испорчен. Ринулась править русло мирового потока информации. Анонимками!
Не могу я успокоиться. Не потому, что профессионалы всеведения утомили невменяемостью, и не оттого, что свободные граждане теперь прекрасно разбираются в журналистике наряду с футболом и воспитанием.
Я устала от шока двойного ретро; всё время думаю о ней, вижу её ужасное тощее лицо с крошечными глазёнками-топками, беловатый язык и непомерные десны, — и боюсь её. Вот, выговорила. Пока отпуск — я терпела. Её нет — всё ещё боюсь. Идти в эфир — как по минному полю. Её совсем нет, и меня больше не пытаются уволить за неправильный патриотизм, «подмеченный группой верных слушателей». Меня не трогают «представители православной общественности», они растаяли, а все они — была она. Страх — остался. «Она сделала это!» — как орут юнцы, неприлично вскидывая согнутую в локте руку.
Вернувшись в эфир после отпуска, я в первой же программе обнаружила, что с трудом говорю. Аритмия смысла, забываю слова, неловко строю, фразы рваные, гости — на одно лицо. Многолетний кураж развеялся, как пепел, а был-то плотным и полным, как выдержанное вино. Как могло сгореть вино?
Через неделю вижу: не краснобай, но журналист во мне вянет и пропадает, а вместо него восстаёт страшная стерва, злая сука, готовая рвать провода и метать брань, и в горле першит, — какой заразы хлебнули причастные поиску правды.
Ясно, почему Васькина мать писала не в блогах, а бумажно, в одном экземпляре, на бланках. Несчётная публика блогов могла не заметить усердия и пройти мимо. Или, что хуже, приметить раритет и прямо высказаться в невидимое лицо: в блогах оттягиваются чуткие к идиотизму люди, с исключительным юмором встречающие всяческую суперсерьёзность. Покойная Кутузова не стала рисковать основами своего бытия. А может, стоило рискнуть? Может, и жива бы осталась.
Будь она мирным блогером, наляпала бы на меня в Сети, сняла бы зуд авторствования и не морочилась. Нет: захотелось по старинке, на клеймёной бумаге, живыми буквами, в чугунно-резной рамке славных традиций, будто верная дочь трудового народа. Чуяла дочь, как любят и ненавидят в редакциях письма в дорогую редакцию. Все журналисты млеют от письменного внимания, ибо твой щебет услышан, но каждый замирает на миг, пока распечатывает конверт.
Никогда не стала б она интернет-писателем. В блогах можно ненароком и популярности схлопотать, а её специфическому творчеству, наверное, мешала бы мысль о нечаянном пиаре моего существования. Донос куда следует сейчас не в моде, а как хороши, как свежи были розы горячего чувства, ныне укрытые серой ватой времени, — красная полноводная река. Хочешь исправить мировой порядок на свой лад — и пишешь на соседа, пишешь, экстатически нажимая чернильный курок.
Отдышавшись, я поскребла эгоизм, проверяя, крепко ли привинчен, и решила, что в оставшуюся щёлку ещё можно воткнуть немного жизни. Простить эту несчастную. Помочь её сыну. Позвонила Ваське, извинилась, он извинил, и мы составили заговор всё-таки разыскать профессора Кутузова и сказать ему, что всё проходит и это пройдёт. Он в курсе, понимаем, но мы решили, что семейные узы чего-нибудь да стоят, и некомильфо почтенному гражданину мотаться где попало, тем более в компании крутых беловолосых девиц. Постановили мы в меру своего понимания сюжета.
Глава 43
Глаза страшатся, а руки делают. На всяку беду страху не напасешься. И за молчанье гостинцы дают. Тот и господин, кто всё может сделать один. Не силою дерутся, уменьем
Вот оно, величие слова!.. Пока мы бились о стены, всё и топталось. Только заговор был решён, и события рванули.