Ну а на другой день в квартире у сокурсника и состоялся внезапный телепросмотр, из которого всё-таки выглянула ниточка.
Глава 44
Хороша книга, да начётчики плохи. Учёный водит, неучёный следом ходит. Стукни по голове молотом — не отзовётся ль золотом? Он по карманам молебны служит
Ночью был Кутузову огорчительный, вязкий, никак не обеспеченный дневными впечатлениями сон: будто упал на колени, на улице, но перед иконами. Рядом стоял вооружённый надзиратель с огромной дубиной: она вопила и требовала самостоятельности. Вытребовала.
Чёрная палка эбонита улетела и пропала за небом, и — низринулась вдруг одним броском, вместе со всей твердью. И возвеселилась, и запрыгала.
Палка мерно колотилась о его темя, раздвигая кожу, как обивку двери, раздвинула, — и темя, сползая с головы кручёными, как новогодние свечи, алыми клоками, запахло тёплым свежим железом.
Оставшись без кожи на голове, Кутузов проснулся.
Утро планеты. В лесу не чирикают — поют. А чирикают — в бескислородном городе. В лесу — кружева звуков, и любая колоратура слышна через узенький паутинный звуковой коридорчик, и все солисты — в хоре, и не смешиваются. Каждую певицу слышно лично.
Кутузов узнал, о чём поёт утренний лес. И совершенно случайно, просыпаясь, проговорился:
— Господи, какое чудо…
В чёрных строгих брючках и белой батистовой блузке, с серебряным подносом — кофе, — у ворот ширмы, окружавшей логово профессора, его ждала невероятная, добрая, взрослая девочка. Услышав имя Господа, она ласково сказала пробуждающемуся другу:
— «Только наши предрассудки и высокомерие, побудившее наших предков объявить, что они произошли от полубогов, заставляют нас останавливаться в нерешительности перед этим выводом…»
— Выводом?.. А который час?
— «Но скоро придёт время, — терпеливо будила его Аня, — когда всем покажется непостижимым, как натуралисты, знакомые со сравнительной анатомией и эмбриологией человека и других млекопитающих, могли допустить мысль, что и тот и другие были произведением отдельного акта творения».
— Каким же выводом?.. — откликнулся Кутузов, открывая глаза. Длинная цитата почему-то поцарапала ухо и настроение.
— Дружище, это утренний душ. Контрастный. Вывод у него на всё был один: «…нам становится понятным, как могло случиться, что человек и все другие позвоночные устроены по одному общему образцу, почему они проходят те же самые фазы развития в самом начале своего существования и почему у всех остаются некоторые общие зачаточные органы…»
— Мозги, — предположил Кутузов.
— «Опираясь на известные нам факты, мы должны были бы откровенно признать тождество их происхождения; придерживаться другого взгляда — значит принимать, что наше собственное строение и строение всех животных вокруг нас есть ловушка, придуманная для затемнения нашего рассудка».
Аня пригляделась: хорошо, достаточно. Кутузов шевелится, локоны поправляет.
— А птички действительно поют, как по нотам. Я вижу партитуру. Ты уже согласен, что она всё-таки есть?
— Партитура! Архитектура!.. Девочка моя, — потянулся Кутузов, — у меня сейчас крупное просветление, прочищение рассудка, и строение всех на свете животных мне так же безразлично, как устройство синхрофазотрона. Партитура, кстати, главная загадка. Но я не сдался.
— Как хорошо! Пойдём завтракать? — Она поставила перед ним белую чашечку на золотом блюдце.
Кутузов сел, повертел взлохмаченной головой, коснулся, словно амулета, пирамиды, выпил кофе и объявил:
— Начинается спасательная операция. Деньги я заработал. Срок вызволения моей книги настал. Злодей алчет евро, но думает, я пропал. Надеется, мол, дрожащая тварь, убитая страстишкой…