Рассуропливаться нет времени. Завтра придёт незаконный владелец той, которая внезапно ворвалась в его жизнь и принесла великое блаженство. Царица. Богиня. Лишиться красоты, не скользить утопающим в неге лиловых эмалей взором по величественному, великанскому, в серебряном окладе переплёту, им же проклеенному, вшитому ниточками точнёхонько на место — невозможно. Решительно — нет. А гравюры!
Не получив достаточного образования, сей рукастый мастер жил средневековым горожанином, для духовных нужд которого возводились нотр-дамы, эти каменные Писания, клипы, если угодно, каменные комиксы.
Созерцание гравюр в этой книге умиротворяло его вполне: там люди, звери, всё своё, все свои, как нынешние. Вербальный текст, наоборот, возбуждал вулканически, словно приказывая: да прочитай же хоть когда-нибудь. Но как читатель он не понимал ни слова!
Он сам не понял, как это случилось. Ну, пришёл учёный вор. Принёс богатство дурной души, побитое дурой женой. В историю с покупкой Библии на птичьем рынке мастер, конечно, не поверил. Спёр, зараза. А кто бы такую усладу не спёр?
Чудо как хороша эта книга любви. К несчастью, мастер не был подробно знаком с её содержанием прежде, хотя переплёл и подновил — множество подруг её. Ныне же, приводя древнюю бумагу в чувство, он попытался наконец самостоятельно прочитать историю главного мирового заблуждения, но буквы семнадцатого века не отдавали сакральных смыслов невежде из двадцать первого. Гарнитура претенциозная и странная.
Мужик пошёл в церковную лавку, взял обычную, в современном синодальном переводе, положил рядом с той, начал наблюдать, сверять, постранично, по номерам.
Взор ликует, где рисовано изящно, — угасает, где простецки. Там стильно — тут вульгарно. Солидно — утилитарно. Старинные буквы стоят — современные стелются. Те поют — эти плоско бормочут. Ничего хорошего не нашёл он, сравнивая древнюю священнослужительную царь-книгу с мелким предметом ширпотреба. И возроптал.
Великая книга не читалась его глазами даже в параллельном переносе-пересмотре. Образование… Современницу и читать не хотелось, ибо в соседстве она казалась пустой обманщицей, адаптированной, будто замылилась. И сам текст какой-то верченый, с подвохами, — так теперь не выражаются. Горчичное зерно! Смоковница! Ничего не понять.
Обратиться за помощью — не в милицию же, на самом деле. Великанша-то в розыске. Да и что за оказия, мой друг… Спросить у былых клиентов: а что там в Библии написано? Да, это стало бы всемосковской сенсацией. Известный мастер-золотые-руки, передержавший в своих золотых сотни Библий, никогда не читал текста. Страшный секрет, откройся он, лишил бы частного предпринимателя практики.
Кроме тактильных, визуальных, гравитационных и метафизических причин для присвоения, переплётчик возымел историко-философские и социально-психологические. Прорезались больные, сердечные подозрения, что и вся прочая словесная магия в мире так же размылась и опростолюдинилась, как и на магистральном направлении духовного чтения. Это угнетало; будто всю жизнь ел на прогорклом масле и вдруг узнал, как звучит в желудке настоящее молодое вологодское.
Восстав против чудовищного, поистине варварского обмирщения всего заветного, а также против собственной непосвящённости, даже непосвятимости, реставратор принял железное решение: не отдам Библию. Нестерпимо: заветное остаётся нерассекреченным, не отдалось людям, попряталось по словам, укрылось по буквам. Мир где-то сам по себе, тайный мир первосмыслов, держится за подлинные Божьи уроки, — отвратительно. «Никому не отдам. Я её вылечил, я её с собой в могилу заберу».
Неофиты, как известно, быстро фанатеют. Он и завещание написал, чтобы данный экземпляр Книги был положен в его домовину, буде придёт его срок. Нотариус, подкрепляя сие распоряжение законом, шевельнул бровями, но промолчал.
Когда позвонил Кутузов, реставратор чуть не умер от досады, потом оклемался, полистал записные книжки, подумал и набрал номер.
— Дело есть, — строго сказал он кому-то, кто не удивился. — Около трёх. Завтра. Три штуки. Половина тебе. Евро. Вдвоём? Твои проблемы. Короче, запоминай подробности…
Закончив с оргвопросами, реставратор перенёс Библию в кладовку, спрятал в кованый сундук и повесил амбарный замок. Голова ещё попискивала, пытаясь убедить сердце не черстветь, но сердце, в целом томимое несокрушимой страстью, тут же, воображая разлуку, леденело. Хуже: покрывалось танковой бронёй.