Тему причастности Свердлова к расстрелу царской семьи затрагивал и Троцкий. В его книге «Дневники и письма», вышедшей в 1990 году в Нью-Йорке, есть запись от 9 апреля 1935 года. «Белая печать, — пишет Лев Давидович, — когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что Уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это не верно. Постановление было вынесено в Москве. Дело происходило в критический период Гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню.
В один из коротких наездов в Москву — думаю, что за несколько недель до казни Романовых, — я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если бы было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так как я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
— Да, а где царь?
— Кончено, — ответил он, — расстрелян.
— А семья где?
— И семья с ним.
— Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.
— Все! — ответил Свердлов, — а что?
Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.
— А кто решал? — спросил я.
— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.
Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. В интеллигентских кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей мере свойственна, особенно на великих исторических поворотах…
В «Последних новостях» я читал, уже будучи за границей, описание расстрела, сожжения тел и пр. Что во всем этом верно, что вымышлено, не имею ни малейшего представления, так как никогда не интересовался тем, как произведена была казнь и, признаться, не понимаю этого интереса».
И следующая запись — от 10 апреля: «Сегодня во время прогулки в горы с Наташей (день почти летний) я обдумывал разговор с Лениным по поводу суда над царем. Возможно, что у Ленина, помимо соображения о времени («не успеем» довести большой процесс до конца, решающие события на фронте могут наступить раньше), было и другое соображение, касающееся царской семьи. В судебном порядке расправа над семьей была бы, конечно, невозможна. Царская семья была жертвой того принципа, который составляет ось монархии: династической наследственности».
В этой же книге, несколько позже, ссылаясь на мемуары Беседовского, Троцкий возлагает вину за цареубийство только на Свердлова. Правда, в сообщники ему дает Сталина.
В марте 1989 года исполнилось 70 лет со дня смерти Свердлова. Пожалуй, это единственный случай, когда ни один печатный орган не поместил ни одной строчки в честь в общем-то примечательной даты в большевистском революционном календаре. Не откликнулась даже газета «Правда», всегда отмечавшая подобные юбилеи. Вместо протокольно-хвалебных статей, перечислявших заслуги одного из видных большевистских деятелей, еще недавно считавшегося рыцарем без страха и упрека, на читателя обрушился поток шокирующих ниспровержений. Многие, и особенно молодежь, впервые узнали правду без купюр и умолчаний о семье Якова Михайловича, да и о его собственной жизни тоже. Тот набор биографических данных, дат, постов, которые предлагали книги о Якове Михайловиче, написанные женой, сыном и другими близкими родственниками, не давал полного представления о масштабе его личности, страдал субъективизмом и недосказанностью. В этом наборе героических деяний отсутствовали детали, и это обстоятельство больше всего вызывало неудовлетворенности и даже подозрений.
Цари не раздавали своим братьям с такой легкостью посты в государстве, как новые хозяева Кремля! Это в сердцах произнесенное замечание известного политолога А. Ципко как нельзя лучше подходит к Якову Михайловичу. Благодаря публикации в советской печати записок Б. Бажанова «Кремль, 20-е годы», стало известно кое-что о семейном клане Свердловых.
Яков Михайлович родился 22 мая 1885 года в Нижнем Новгороде. Отец — Мираим (по другим данным — Мовша, ибо в документах часто упоминается отчество Я. М. Свердлова — Мовшевич) Израилевич — был не ремесленником-гравером, как сообщается в книгах, а владельцем граверной мастерской. Фамилию отца сам Яков почему-то нигде не указывал.
Старший брат Якова, Зиновий, в результате каких-то сложных душевных процессов пришел к глубокому внутреннему кризису, порвал с революционными кругами (в граверной мастерской старика Свердлова изготовлялись фальшивые печати, по которым потом фабриковались подложные документы), и с семьей, и с иудаизмом. Отец его проклял торжественным еврейским ритуальным проклятием. Его усыновил Максим Горький, и Зиновий стал Зиновием Пешковым. Но, продолжая свой духовный путь, он отошел и от революционного окружения Горького, уехал во Францию и поступил в Иностранный легион для полного разрыва с прошлой жизнью. Когда через некоторое время пришло известие, что он потерял в боях руку, старик Свердлов страшно разволновался: «Какую руку?», и, когда оказалось, что правую, торжеству его не было предела: по формуле еврейского ритуального проклятия, когда отец проклинает сына, тот должен именно потерять правую руку. Зиновий Пешков стал французским гражданином, продолжал служить в армии и дошел до чина полного генерала. От семьи он отрекся полностью. Когда Бажанов, приехав во Францию, хотел сообщить ему новости о его братьях и сестре, живших в России, он ответил, что это не его семья и что он о них ничего знать не хочет.
Второй брат Якова, Вениамин, не питал склонности к революционной деятельности, предпочел эмигрировать в Америку и стал там собственником небольшого банка. Но когда произошла революция в России, Яков спешно затребовал брата. Вениамин ликвидировал свой банк и приехал в Петроград. Его-то, кстати, беспартийного, и предложил Ленину влиятельный братец на пост наркома путей сообщения. Наделав там всякой чепухи и окончательно запутавшись, он был вынужден уйти с этого поста. Но не пропал — братец толкнул его членом Президиума ВСНХ. В дальнейшем, без протекции Якова Михайловича, его карьера медленно, но верно пошла вниз, поскольку деловыми качествами, необходимыми для крупных государственных постов, он не обладал. Вениамин Свердлов женился на актрисе, отбывавшей ссылку вместе с его братом Яковом, которого предпочла в свое время, отвергнув мрачного и угрюмого Сталина. Вениамин погиб в 1937 году.