Рассуждая о «термидоре», Троцкий оставался именно якобинцем, то есть революционером, готовым навязывать народу свои авторитарные схемы и воспринимавшим как контрреволюцию любое отклонение от этих схем. Явлениями одного порядка для него являются и выступления против бюрократической диктатуры большевиков в пользу советской демократии, которые он подавлял в Кронштадте в 1921 г., и нынешняя авторитарно — бюрократическая политика Сталина: «Кронштадтская форма „Термидора“ — военное восстание. Но при известных условиях можно более мирно сползти к Термидору. Если кронштадтцы партийные и беспартийные, под лозунгом Советов и во имя Советов спускались к буржуазному режиму, то можно сползти на термидорианские позиции даже со знаменем коммунизма в руках. В этом и состоит дьявольская хитрость истории»[284]. «Дьявольская хитрость истории» и историческая трагедия Троцкого заключалась в том, что «Наполеон», покончивший с «Термидором», придет к власти, взяв на вооружение лозунги Троцкого. Этим «Наполеоном» будет Сталин, который в 1927 г. был оплотом «правой» политики, а в 1929 г. станет «левее»[285] Троцкого.
Аппарат вычищал партийные и государственные органы от оппозиционеров либо перемещал их с места на место, лишая реальной власти. Сторонники большинства вели себя все более агрессивно: «На партийных собраниях то и дело раздаются фашистские речи о необходимости физической расправы с ленинцами. Сталинский аппарат не побеждает идейно оппозицию, а подавляет, ломает, обезличивает, политически разлагает и убивает отдельных лиц»[286], — возмущался Смилга.
Но сломать лидеров оппозиции пока не удавалось. Памятуя неудачный опыт ЦКК, против Троцкого и Зиновьева был выставлен объединенный пленум ЦК и ЦКК, который проходил 29 июля — 9 августа. Троцкий и Зиновьев обвинялись в том, что они распространяют фракционную декларацию 83–х, выступают с антипартийными речами, обвиняют партию в термидорианстве, заявляют, что партийный режим опасней войны. Особую опасность для правящей группы представляло «печатание и распространение фракционной литературы не только среди членов партии, но и беспартийных, организация подпольных фракционных кружков»[287] и организация демонстрации (под этим понимались проводы Смилги на Дальний восток, куда его услал секретариат ЦК).
На этот раз Троцкому просто не давали говорить, постоянно его перебивая. Продираясь через крики цекистов, Троцкий пытался обвинять Сталина и Бухарина в пересмотре ленинизма и диктатуре. На обвинения в том, что выступая против руководства, оппозиция подрывает обороноспособность страны, Троцкий ответил: «Партия должна сохранять контроль над всеми своим органами во время войны, как и во время мира»[288].
К аргументам Троцкого не очень прислушивались. Решение об исключении Троцкого и Зиновьева из партии было принято за основу. Они решили, что уже исключены, и не пошли на заседание ЦК 6 августа. Однако сценарий расправы еще не был завершен. Как в царские времена, для унижения жертвы в последний момент предполагалось помилование. А «висельники» не собираются его принимать! Орджоникидзе, не знавший об отсутствии Троцкого и Зиновьева на заседании ЦК, начал риторически обращаться к ним: «Пусть они мне ответят…» На это остававшийся в зале Каменев крикнул: «Зиновьев не может Вам ответить, ибо он и Троцкий исключены Вами из ЦК»[289]. В стане большинства случился переполох. За опальными вождями послали. Им торжественно заявили, что пока они еще не исключены из ЦК, что им дают последний шанс.
Немедленное исключение грозило расколом партии, и Сталин в это время еще планировал тянуть время, держать вождей оппозиции на грани исключения, но не рисковать. Ведь исключение Троцкого из партии могло вызвать ее раскол и возникновение второй коммунистической партии в полуподполье. И все это — в условиях опасности военного вторжения.
Стороны, утверждая, что их противник «дрогнул», договорились о компромиссе. Началась новая торговля о тексте, который должны подписать оппозиционеры. Быстро договорились на осуждении фракционности (оппозиция была против фракционности и считала свои действия вынужденным ответом на произвол сталинской фракции), об отказе от создания второй компартии. После недолгих препирательств оппозиция согласилась признать, что термидорианское перерождение партии не стало фактом, есть только такая угроза. В ответ оппозиция требовала объявления официальной дискуссии по ее платформе. Сталин рекомендовал принять эти условия.
285
Смысл понятий «левый» и «правый» был сильно искажен со временем. Если в начале Французской революции левыми считались сторонники демократии, а правыми — абсолютизма, то затем «левые» сами раскололись на все тех же демократов и радикалов — сторонников скорейших широкомасштабных перемен, не обязательно демократических. Трагедия якобинцев заключалась в том, что под лозунгами демократии их радикализм привел к абсолютизму, еще более авторитарному, чем во времена королей. Та же трагедия повторилась и с марксистами. Начав с демократических лозунгов и отождествляя их с антикапитализмом, они пришли к тоталитарной диктатуре. А двойственное значение слова «левый» осталось в наследство от этих исторических метаморфоз. Сталин может считаться левым как сторонник радикальной антикапиталистической политики. Но очевидно, что в демократическом смысле левее всех большевиков находятся и эсеры, и анархисты, причем последние — в обоих значениях слова. Двойственное значение слова «левый» сыграло с нашей страной злую шутку и в 80–90–е гг. ХХ в., когда противники КПСС считались «левыми» как демократы, но затем часть их стала проводить крайне правую (либеральную) экономическую политику и укреплять авторитарные структуры в обществе. Здесь мы будем называть радикальных коммунистов левыми, а умеренных — правыми.