Казалось, что в середине 1928 г. наметилось некоторое согласие между сторонниками осторожного поворота «влево» (Бухарин) и более радикального и последовательного проведения того же курса (Сталин). Но непоследовательность Бухарина делала его позицию слабой, в то время как события требовали решительных действий.
Время после июльского пленума Сталин активно использовал в борьбе за умы большевистских лидеров. Даже те из членов Политбюро, кто склонялся к сохранению НЭПа до последней возможности, под давлением Сталина меняли свою позицию. Легче всего было «уломать» старых друзей Сталина — Ворошилова и Орджоникидзе. Калинин, отличавшийся прокрестьянской позицией, тоже в конце концов встал на сторону Сталина. «Всесоюзный староста», как называли главу государства, был слабоволен и больше всего боялся остаться в меньшинстве. К тому же поговаривали, что Сталин сумел найти на него «компромат», интересуясь подробностями личной жизни Калинина. «Ни в коем случае нельзя дать Томскому (или кому — либо другому) „подкачать“ Куйбышева или Микояна. Не можешь ли прислать письмо Томскому против Куйбышева?» — писал, например, Сталин Молотову в августе 1928 г.[350]
Готовясь к новому столкновению, Сталин действовал с помощью политической интриги, «подставляя» Бухарина. Поскольку Бухарин после падения Зиновьева считался лидером Коминтерна, то на VI Конгрессе Интернационала были приняты за основу его тезисы о международном положении и задачах Коминтерна. Однако делегация ВКП(б) снова стала обсуждать тезисы и подвергла их критике, что было подлинным скандалом. Бухарин доказывал, что «дело не в том, что мы должны ожидать падения капиталистической кривой» и, следовательно, компартии должны придерживаться более умеренного курса. Против этой идеи Бухарина (ошибочность которой станет ясна уже через полтора года, когда в капиталистическом мире разразится Великая депрессия) выступил Ломинадзе, пророчивший новый революционный подъем. Бухарин напомнил Ломинадзе о его провале в Китае в 1927 г.: «Люди брали в руки спички и шли устраивать восстания»[351]. Несмотря на это большинство делегатов чутко уловило, «откуда ветер дует» и поддержало линию «делегации ВКП(б)», то есть Сталина. Сталин, обжегшись на китайском опыте, заимствовал некоторые троцкистские идеи, считая необходимым иметь в лице компартий боевые организации, подчиняющиеся только руководству Коминтерна и не связанные обязательствами перед союзниками в своих странах. В результате «проработки» делегацией своей страны Бухарин был унижен.
Он был так возмущен, что просил об отставке. Но Сталин был против «спокойного» ухода противника «в тень», откуда можно критиковать проводимую в трудных условиях политику. Бухарин потом говорил об этом плане Сталина: «Почему нельзя было дать отставку и почему нужно было обязательно вывести?… Нужно было сначала обязательно замарать, запачкать, дискредитировать, растоптать, и тогда речь пойдет уже не о том, чтобы удовлетворить просьбу об отставке, а о том, чтобы „снять“ „за саботаж“. Игра здесь абсолютно ясная» [352].
В сентябре из — за неурожая на Украине и Северном Кавказе вновь обнаружилась нехватка хлеба, и чрезвычайные методы хлебозаготовок в отдельных регионах возобновились. Теперь вместо «запретной» ст. 107 применялась ст. 131 УК — нарушение обязательств перед государством. По этой статье арестовывались с конфискацией имущества крестьяне, обязавшиеся сдать хлеб (например, под кредит), но по разным причинам не сумевшие выполнить обязательство. Затем в дело пошла и ст. 107.
Переход к военным методам борьбы с трудностями импонировал партийной массе. Если раньше она жаждала более спокойной обстановки по сравнению с революцией и гражданской войной, то теперь партийные кадры рвались бой. Причина такой метаморфозы — иной характер «войны», которую предлагала сталинская фракция. Не рискованное внешнее столкновение, а внутреннее наступление против крестьян, интеллигенции и «нэпманов». Сформированная гражданской войной партийная бюрократия не была приспособлена к кропотливому умственному управленческому труду. Рынок был слишком сложной средой для нее. Начавшийся экономический кризис увеличил количество тех, кто был готов отказаться от НЭПа.
Бухарин пытался доказать, что не он, а его противники являются «правыми». Он пытался «размыть» понятие правого уклона, отождествив его не с учетом мнения крестьян («мелкой буржуазии»), а с бюрократизм: «не отмечены важнейшие правые уклоны (бюрократическое непонимание нужд масс, тенденции к бюрократическому перерождению некоторых звеньев аппарата, теряющих чутье к самым элементарным потребностям этих масс, сводящие политику к голому администрированию и т. д.)[353]». Бухарин показывал Сталину, что в случае продолжения полемики он готов перенести огонь обвинений в «правом уклоне» на него. Тем более, что постановления XV съезда партии и последующих пленумов выдержаны вполне в бухаринском духе. Как скажет Бухарин позднее, «у меня нет разногласий с партией, то есть с ее коллективной мыслью, выраженной в официальных партийных резолюциях…»[354]. Но Бухарин не решился возглавить борьбу с «правым уклоном» с троцкистских политических позиций, потому что тогда нужно было бы бросать прямой вызов чиновничеству. А вот Сталин в конце концов решился ударить по «правому уклону» с троцкистских экономических позиций, подведя под это обвинение Бухарина и его сторонников.