Кто-то шлет любимым девкам розы,
Кто-то в бой ведет стальных коней,
А у нас поминки по колхозу,
Мы сидим, справляем сорок дней!
Ветры в поле воют, как шакалы,
И над ухом грохает стакан!
И Колюха звездам шлет сигналы,
И прикован к трактору Степан…
«В горле хрип, и в ушах паутина…»
В горле хрип, и в ушах паутина,
Да и рожу бы надо помыть.
Саня, друг, одолжи мне единый,
Ехать не на что мать хоронить!
Брат Серега пришел и, опилки
Отряхая с кривого мурла,
Мне портвейну налил из бутылки
И промямлил, что мать умерла.
Он собрал со стола стеклотару,
Он селедку сожрал и салат.
Мы с Сережкой идем по бульвару
На метро «Ботанический сад».
И снежинки свистят, словно пули,
На ветру. Мы на пару минут
У столба в стороне тормознули,
Чтоб согреться и мать помянуть.
Ветер воет уныло и тяжко,
И Юпитер на небе померк,
И какие-то падлы в фуражках
Нам с Серегой кричат: «Руки вверх!»
Нас ведут к «воронку», как баранов,
И под бодрые визги «налей!»
Хлещут водку из наших стаканов
И сержант, и бухарик-старлей.
…И в застенках, где не было света,
Нас ментура за глотку брала,
Я срывал с них, козлов, эполеты
И кричал им, что мать померла!
…Мы очнулись от сна и от бреда,
Нас резиновой палкой в плечо,
В шею ткнули: «Ступайте отседа!
Живы, целы, чего вам еще?»
И часы без стекла и без стрелок,
И единый, что дал мне Санек,
Все пропало, как в топке сгорело, —
И ремень, и последний шнурок.
…Ни гроша, ни стакана, ни корки,
Ни гвоздей, чтоб табличку прибить.
Мы с Серегой сидим на пригорке.
Ехать не на что мать хоронить…
«Было трое нас, стало двое…»
Было трое нас, стало двое.
Скомкан, вывернут белый свет.
Все горбатое, все кривое,
С нами был наш друг, был — и нет!
Прячем головы от печали,
На пол валимся под кровать,
Мы с Илюхою выпивали
И еще хотим выпивать!
Не до шуток нам, не до смеха,
Нам Илюха кайф опроверг.
Он в Америку переехал,
Он хороший был человек!
С тополей листва облетела.
В домино стучим во дворе.
Никому до нас нету дела.
И костер у нас догорел.
Старшина сучит сапогами!
Без Илюхи жизнь холодней!
Мент, иди сюда, выпей с нами
За товарищей, за людей!
Ох, житуха ты, нескладуха!
Белый свет померк и поблек.
Мы за друга пьем, за Илюху.
Он хороший был человек…
«А у судьбы клыки кривые, острые…»
А у судьбы клыки кривые, острые,
Я помню ту лихую кутерьму,
Самыгин Саня выжил в девяностые,
И я ему за это руку жму.
Его три тыщи раз партнеры предали,
И бизнес, как фруктовое желе,
Глотая, прокуроры с ним обедали
С браслетами стальными на столе.
Свой воз тянул и тянет
При всем при том
Мой друг Самыгин Саня
По кличке Сом:
«Пробъемся. Знайте, люди,
Придет наш срок!
Как скажем, так и будет!» —
Твердил Санек.
Твой офис — твоя крепость, твое логово.
С легавкою в тандеме, сыт и пьян,
Здесь мелкий хлюст, шестерка из налоговой,
Мизинцем оттопыривал карман.
Он мог тебя, как пепел, как труху смести,
Мы знали, что пройдет психоз и бред,
Что есть предел и подлости, и глупости,
И поняли потом: предела нет!
Ты в детстве не был тихим,
В боях крепчал,
Не то чтоб стал ты психом —
Да нет, не стал.
Но в буйство-то впадаешь,
Когда хамят —
Идешь и побеждаешь.
Нормально, брат!
И если точит ножик зло проклятое,
То и добро, стремясь к балансу сил,
Должно быть с пулеметом и гранатою.
Ты это знал. И в «Джипе» их возил.