Гриша всем отстегнул поровну,
Он суставом во тьму хрустнул.
И воротит лицо в сторону,
Потому что ему грустно.
Год прошел. Грише груз вешают
На весах, он пинком вышиб
Сто печатей — и в путь, в Швецию,
Хочет плыть. Будь здоров, Гриша!
Месяц скрылся, скользнул ящерицей,
Туча бродит с волной рядом.
Девки в трюме, сто штук, прячутся,
Им в Стокгольм позарез надо!
Не успевшие влезть носятся
Вдоль причала, грызут сваи,
Тянут руки, на борт просятся,
Примоститься хотят с краю!
Ждут, лохматые, как веники,
И горластые, как галки.
Он им центы давал, пфенниги,
Девкам жить без него жалко.
Опер Пнев ощутил судорогу,
В пене плещется, как лебедь:
«Референтом хочу к Штульбергу,
За портвейном в продмаг бегать!»
Клава горькой слезой давится:
«Возвращайся скорей, милый,
Корешам моим кайф нравится,
Мне кранты без тебя, вилы!»
По карману, смеясь, хлопает
Вася Зайцев, зампред, шишка:
«Мы в бюджете дыру штопаем.
Есть контакт! Молодец, Гришка!»
Грусть-тоска у ГАИ местного.
Зам по службе в Стокгольм пишет:
«Нам зеленые брать не с кого
Возвращайся скорей, Гриша!»
«Я в загранку плавал, видел праздник, видел волю…»
И вот она пришла, заря свободы.
Я снова здесь — по бизнесу, один.
Залив, туман, прохлада, пароходы.
И мент с усами умный, как дельфин.
Я при деньгах — толкаюсь в райских гущах,
В густых сетях сезонных распродаж!
Чесотка, дрожь в ладонях загребущих.
Иду на «вы», на штурм, на абордаж!
Для жены любимой, для опоры и надежи,
Я за тыщу долларов сюрприз хочу купить —
Что-нибудь на молниях, из меха ли, из кожи,
Чтоб его до старости носить ей не сносить!
Вижу красным бархатом обитые ступени,
Тварь меня кудрявая куда-то волокет,
В зал заводит за руку, а там — стриптиз на сцене,
Бабы пляшут, скачут — вот такой вот переплет!
Они передо мной, как заводные,
Напересменку бюстами трясут,
Нормальные, веселые, простые
Девчата без заскоков и причуд!
Я пиво пил, я вилкой тыкал рака,
Я чью-то руку стряхивал с плеча,
И образ выплывал из полумрака
Родного Тимофея Кузьмича!
Ах, как фигурировала рыжая красавица!
Я гляжу — поддатая, кричу: «Ну, ты даешь!
Ханку жри поменьше, и копыта не отвалятся,
Тоже мне, халтурщики, культуры ни на грош!»
И она бегом ко мне: «Откуда, мол, и кто ты?
Из России? Знаю, там сугробы, там Сибирь,
Там медведей ловят мужики-мордовороты,
В общем, я люблю тебя, красавец, богатырь!»
Вот мне под нос суют сухие вина:
«Ну что, бокал для дамы? Сей момент!»
Кузьмич учил, но я забыл, дубина,
От пьянства проглотить медикамент!
Официант не баловал закуской,
Но подливал, скотина, во всю прыть:
«Ты русский человек или не русский?
Ну покажи, как ты умеешь пить!»
Рыжая в антракте тихой сапой, левым бортом
Подгребала, щурилась: «Смотри, я вся горю!
Мы поладим, сделай мне мороженого с тортом!
Ну давай, давай, давай, давай еще по стопарю!»
Я от горьких думушек отмахивался кепкой,
Я на всех шампанского поставил сгоряча,
Но во мраке мозга, в мозжечке жила зацепка —
Незабвенный образ Тимофея Кузьмича!
Он говорил: «Свобода — это здорово,
Но вы же, братцы, валенки на вид!
Да здесь любая ушлая оторва
Вас в ноль секунд по киру охмурит!»
Я понимал, собравшись с силой духа:
Хотят споить, но чтоб не наповал!
Мне рыжая крутила мочку уха,
А бармен ей подмаргивал, кивал.
Он губищи скручивал в недобрую ухмылку,
Я сидел у стойки, как на иглах, на углях,
Наконец додумался: «Почем у вас бутылка?»
«Двести!» «В чем, простите?»
«Уж наверно не в рублях!»
Мне как будто трактором наехали на спину,
Раскрутили, сволочи, шутя, как пацана!
Зелень контрабандную, зашитую в штанину,
Я им честно отдал, не осталось ни хрена!