Я возвращался домой в переполненном плацкартном вагоне, и у меня никак не выходили из головы слова пожилого грузчика. Конечно, можно приспособиться и существовать в мире зла, но я так жить не хочу. И ещё было жалко Зубка, выходит, отцовская страсть передалась детям. Разделился несчастный Зубок в сыновьях, и теперь сам же себя и избивает.
Конец ноября, темнеет рано, и хотя время ещё детское, весь вагон заваливается в спячку. Ночью подъезжаем к Минску, никто не выходит, все продолжают спать. Я слезаю со своей полки и сажусь на свободное место у окна. Смотрю на пустынный ночной перрон, редких спешащих пассажиров. И замечаю одинокую пожилую женщину, она проходит в наш вагон и садится за столик на противоположное от меня место.
Попутчица оказалась словоохотлива, и уже через пять минут я знал, что живёт она в маленьком посёлке рядом с Гродно, и что ходит в местный костёл и дружит с женой православного священника. Ещё она шёпотом добавила, что любит слушать православное радио, очень уж тамошние батюшки «божественно вещают». Потом женщина пристально на меня посмотрела и говорит:
— А вы, видать, человек не простой. Наверно, какой-нибудь начальник. Вот и цепочка у вас на шее такая драгоценная и крест тоже. Я улыбаюсь:
— Цепочка как цепочка, обыкновенная серебряная, и крест такой же. Нет, я не начальник, я православный священник. Нужно было видеть, как она обрадовалась.
— Гэта ж такое счастье! Ехать с батюшкой. И немедленно попросила, чтобы я её благословил. — Мы с православными дружим, всегда помогаем друг дружке. Последнее время пан ксёндз часто ездит в Германию и привозит в костёл гуманитарную помощь, так мы и с ними делимся. Последний раз вот три больших автобуса приезжали, много разного добра навезли. Ксёндз велел пригласить православных и тоже им всего надавали. Зато оказалось, что нашим некоторым католикам ничего не досталось, и они стали выговаривать пану ксёндзу, что нельзя так — давать чужим и забывать про своих.
Наш священник всех выслушал, а потом в воскресный день на проповеди сказал: «Я уже двадцать лет повторяю вам слова Пана Иесуса: «блаженнее давать, нежели принимать». И если мы не будем видеть в тех, кто живёт рядом с нами, ближних, не пожалеем их в трудную минуту, то зачем тогда ходить в костёл? Мы христиане, и нам нужно всегда и во всех обстоятельствах оставаться людьми, любить и православных, и, евреев, и немцев, и вообще всех людей, даже врагов. И только так, выживая в этом мире, побеждать зло. Делая доброе, забывать о злом и не ждать ответной благодарности. Это путь Христа, а значит и наш путь».
В тот момент я и сам, как та бабушка католичка, растрогался на проповедь пана ксёндза, ведь своими словами он указал мне выход. А ведь верно, кто-то однажды должен, переступив через себя, забыть причинённое ему зло и простить. Тогда эта дурная бесконечность, от страха к ненависти и наоборот, наконец прервётся, и мы вырвемся из «заколдованного» круга. Только без веры во Христа ничего у нас не получится.
Утром, когда проснулся, моей ночной собеседницы в вагоне уже не было, наверно, сошла где-то под Оршей. Людей поспрашивал, никто её почему-то не видел.
Я лежал на верхней полке, смотрел в окно и улыбался. А может, и не было вовсе никакой старушки, а Господь пожалел меня и в утешение послал ночного ангела в наш битком набитый плацкартный вагон. Кто знает, но всё равно спасибо.
Я смотрю в окно
Зимой, как только похолодает, прилетают синицы. Весь год они обитают где-то там у себя в лесу, а зимой возвращаются к людям. Матушкиным иждивением на лоджии устроена большая кормушка, и из ближайшего леса не прекращается в нашу сторону живой поток из синиц и воробьёв.
Однажды шёл я по улице рядом со своим домом, посмотрел к себе на окна и поразился, как много у нас собирается птиц. Вообще, это и не удивительно, лес-то рядом, через дорогу.
Я люблю смотреть на деревья, особенно зимой, когда берёзы и ивы стоят покрытые инеем, а огромные ёлки становятся такими дремучими.
Синичка хватает семечку и летит с ней на ветку. Не пойму, что она там с ней делает, клюёт или прячет? Пробовал замечать птичек — не получается, все они на одно лицо, или лучше сказать, на «один клюв». Зато как они потешно ведут себя у кормушки. Среди них есть такие забавные, точно люди. Сядет синичка на краешек кормушки, и давай крылышки топорщить, мол, я здесь самая главная. Уже и места матушка устроила предостаточно, чтобы никто не толпился, подлетай и клюй. Но нет, загораживает собой кормушку и всем своим видом заявляет — моё. И не хочешь, а улыбнёшься. Зайдёшь на кухню чайку попить, смотришь на них, и душа отдыхает.