- Да, войдите! – Я повесил куртку и сел за стол.
Старушка входила в дверь как то даже виновато, будто стараясь занимать в пространстве как можно меньше места. Лишь слегка приоткрыла дверь, осторожно протиснулась наполовину, оглядела кабинет выцветшими старческими глазами, остановила взгляд на мне. Затворила за собой дверь и робко остановилась, прижав к груди потертую сумочку.
- Присаживайтесь. – Я поднялся из-за стола и пододвинул старушке стул. Она оглядела его, чуть нагнувшись, ощупала сиденье, наверное плохо видела и боялась сесть мимо. Ощупав, осторожно уселась, с трудом сгибая ноги в коленях.
- Я вот от Коленьки, он сказал, что можно к вам зайти. Вот я к утру и пришла, Коленька сказал вас подождать в коридоре. – Голос у старушки был тихий.
Бабушка вдруг засуетилась, открыла сумочку и вытащила оттуда конверт. Не дай Господь, полезет сейчас ко мне с деньгами. Я даже отодвинул стул подальше. Чисто инстинктивно, а вдруг кто-то войдет, увидит. Но бабушка достала из конверта не деньги. Фотографию.
- Вот, посмотрите! – она протягивала фотографию мне слегка трясущейся рукой. – Это сыночек мой, Феденька. Один он у меня. Внучки ко мне не сильно тянутся. А он единственный.
Я узнал Феденьку по беглому взгляду на фотографию. Шесть лет назад отправил его дело в суд. Тварь Феденька та еще, редкая. Избитого им до смерти парнишку – инвалида с трудом опознала мать. Да и то по одежде и увечью, но не по лицу. Женат был Феденька три раза, если память мне не изменяет. Во всяком случае, с двумя его бывшими я говорил. Первая вроде раза три полежала в больнице с сотрясениями, пока сподобилась развестись. У второй, к счастью, брат мужиком оказался. После очередного сестринского фонаря хорошо приложил Феденьку лицом к асфальту. С последней женой Феденька жил на момент ареста. Смутно помню ее. Симпатичная женщина, но забитая. И двое детей. Кажется девочки. Но, вот она, слепая материнская любовь, ее, так сказать, олицетворение, сидит у меня в кабинете и протягивает мне фотографию любимого сына. Я вздохнул.
- Не знаю я, чем вам помочь. Правда, не знаю. Ваш сын осужден за совершение тяжкого преступления. Отбыл половину срока. Вам не ко мне надо, вам к адвокату надо.
- Так я ходила, сыночек! Как пенсию первого числа получила, так и пошла. Сказали, мало денег. Я к одному подошла, к другому, а мне и говорят, что денег мало. А нету у меня больше. Я уж сказала, что корову продам, свиней. Говорят, продашь, тогда приходи. Посмотрим, что получится. А как так посмотрим? Я ж последнее отдам, а Феденьку не отпустят. На что мне жить тогда? Сыночек, помоги, Бога буду за тебя молить.
Старушка прикрыла лицо ладонями и тихо заплакала.
- Так, бабуля! Всё, успокоились! Мне надо подумать. Давайте я подумаю, а вы… Вы ко мне через неделю зайдете, хорошо? И я вам скажу, что надумал. Договорились? А мне сейчас уходить надо.
Старушка подняла на меня заплаканные глаза.
- Помоги сынок, помоги. Бога буду молить. Все отдам, только помоги.
Я помог ей встать, вывел через коридор и проводил к выходу. Вернулся в кабинет раздраженный, с острым желанием набить Николаю лицо. На стуле, где сидела бабушка, я увидел маленький пакет. Осторожно мизинцем развернул. В старую газету была завернута двухсотграммовая баночка домашнего малинового варенья.
Кабинет Николая был рядом. Я зашел, распахнув дверь ударом руки. Я не рисковал запястьем. Замок давно был сломан, и защелка не работала. Но грохот был эффектным. Николай оторвался от допроса и с удивлением посмотрел на меня. Потом, видимо поняв, в чем дело, кивнул и растопырил ладонь, показывая, что закончит в пять минут. Я присел на подоконник, разглядывая лопоухого парнишку, старательно писавшего текст под диктовку Николая.