Спорить я не стал, сильно спать хотелось. Только лег, сон прошел, я извертелся весь. Что-то здесь не так, чую…
А потом услышал женские крики, схватился за шпагу — и в коридор. Не тут-то было: дверь моя заложена. Вышиб ее, конечно, но за порогом меня поджидали трое.
Пока отбивался, новые набежали. Спасибо, герой сей вовремя подоспел. Это настоящий лев! — Он ткнул шпагою в сторону Гаэтано, опять лишь чудом не проткнув бедного парня насквозь. — Простите великодушно, ваше сиятельство, что поздно подмога вам пришла…
— Бог с вами, Петр Федорович! — Августа протянула ему руку для поцелуя, а когда он, зажав шпагу под мышкою, почтительно приложился, звонко чмокнула его в лоб. — Теперь понятно, почему они на нас всем скопом не бросились: вы их на себя отвлекли. Всем сердцем благодарю вас и тебя, Гаэтано! — Малый тоже был удостоен чести коснуться лилейных, окровавленных пальчиков. — Сей храбрец — кучер наш, Петр Федорович. Он-то нас сюда и завез, дурень! — Брови Августы вновь сошлись к переносице, но при взгляде на красивое, отважное лицо Гаэтано она смягчилась. — Прощу тебя лишь тогда, когда нас к "Св. Франциску" доставишь. Да как можно скорее!
Гаэтано даже подпрыгнул от радости и опрометью кинулся в коридор.
— Слушаюсь, eccellenza <Ваше сиятельство (ит.). >! — раздался его ликующий вопль с лестницы.
— Дозвольте пойти одеться, княгиня! — Граф наконец заметил свой туалет и устыдился.
— Погодите, Петр Федорович, — жестом остановила его Августа. — Хочу в вашем присутствии поблагодарить моего самого храброго солдата!
Сияя глазами, она подошла к Лизе и, крепко обняв, троекратно расцеловала. В этих поцелуях было нечто церемонное и величественное, словно она и впрямь вручала награду отличившемуся в ратном деле.
— И вообразить не могла я такой отваги у женщины перед лицом смерти! Когда бы не Лизонька, меня в живых уже не было бы…
— Какое там! — от полноты чувств невольно всхлипнула Лиза. — Это я-то храбрая? Смех один!
— Не больно-то смешно. Про тебя и сказка сложена. Не слыхала? ласково улыбнулась ей Августа. — А вот послушай-ка. Может, это быль? Говорят, будто мой… — Она осеклась, но тут же и выправилась:
— Говорят, будто царь Петр Великий раз поехал на охоту да заблудился. Начал дорогу отыскивать и повстречал солдата, шедшего домой со службы. Царь ему не открылся, охотник да охотник.
Пошли дальше вместе. Вдруг видят: изба стоит. А там разбойники жили, только на ту пору никого их дома не было, одна стряпка разбойничья кашеварила. Накормила она пришлых, напоила, на чердаке уложила.
Царь сразу захрапел, а солдату не спится. Болит душа, а отчего, бог весть! Вдруг слышит — загомонили внизу. Глянул в щелку: в горнице трое сидят с ножами да саблями, а с виду — хоть сейчас на правеж иль на кол!
Смекнул солдат, что попали они со спутником как кур в ощип. Обнажил саблю верную и стал у двери на караул.
Попили, поели разбойники, да и порешили гостей прикончить, добром их поживиться. Двое на двор пошли, а третий на чердак полез.
Только голова из дверцы показалась, солдат ее и срубил с одного маху. Так же со вторым и третьим злодеем расправился и только потом спутника разбудил: "Вставай, мол, охотничек, царство небесное проспишь!"
Тот ох и ах: "Да знаешь ли ты, служивый, кому жизнь спас? Ведь я царь Петр!" Солдат наш так и сел где стоял…
Августа расхохоталась. Однако граф поглядывал на нее хмуро.
— Ну какой же я солдат… — пробормотала Лиза, сказкою очень довольная, хотя скромность не дозволяла сие показывать.
— А что? Чем не про нас сказочка? — от души веселилась Августа. — Ведь по греческим бумагам фамилия моя Петриди! Что значит — из рода Петра! — И она вновь залилась смехом.
Граф предостерегающе кашлянул.
— Да будет, будет вам, Петр Федорович, — отмахнулась Августа. — Я сама все знаю, все помню… Ладно уж, идите одевайтесь да спускайтесь во двор. Гаэтано небось запряг уже.
Она подошла к окну, выглянула. Чем-то озабоченный граф поспешно вышел, а Лиза, подобрав с полу свою шаль, вдруг опустилась на краешек окровавленной постели.
Ее как-то разом вдруг оставили все силы. Схлынуло мимолетное веселье, исчезли остатки страха и напряжения; осталась только леденящая душу пустота, которая охватывала ее вместо радости всякий раз, как она выбиралась из разных передряг, чудом избегнув смерти.
Воротилось то самое одиночество, от коего так зябла она и в ласковых приволжских лесах, и в раскаленной калмыцкой степи, и в благоухающих садах Эски-Кырыма.
Зачем, ради чего спаслась она и теперь? Кому нужны жизнь ее, трепет крови, биение сердца? Кто захлебнется счастливыми рыданиями, прижав ее к сердцу, кто восславит господа за ее спасение? Одна, всегда одна!..
***
Она не знала, что всего лишь тоскует о любви.
Глава 4
Рим
Не просто, ох как не просто оказалось прийти в себя после того, что довелось им испытать, стоя по колени в крови и видя руки свои обагренными кровью, — так все это вспоминалось Лизе потом, в ее страшных снах… Совсем плохи были они с Августою, когда граф Петр Федорович привез их в гостиницу "Св. Франциск" и сдал с Рук на руки почти помешавшейся от беспокойства Яганне Стефановне. Впрочем, ей пришлось быстренько очухаться. Деваться некуда, надобно выхаживать обеих девушек. Августа разве что в падучей не билась, а Лиза все плакала, плакала безостановочно, так что опухшие веки по утрам приходилось размыкать пальцами. Но нет, не раскаяние терзало слишком много мертвых глаз уже смотрело вослед по всей ее дороге. Лиходеи не в счет.
Злее лихоманки мучила лютая жалость к себе, игрушке судьбы, грешнице без надежды на спасение души, жертве без прощения… Ну а Августу, думалось, всего лишь неизбывные страхи мают. Невзначай услыхала ее с графом Петром Федоровичем разговор и поняла, что страх для такой души — пустое дело и забота из последних.
Голосом, сухим и дрожащим, словно в жарком бреду, Августа твердила:
— Да что же это, граф? Меня ведь убить могли, концы в воду, и никто, никто, даже вы, не узнали бы, где я и что со мною. И ей (как-то странно слово сие произнесено было, как-то особенно), и ей неведомо осталось бы, где я смертный час встретила. Скажите же, ради Христа, нужна ли я ей вовсе, коли безвестию и тайным мукам обречена? Виден ли конец схимы моей? Полно!