— Как ты думаешь, почему он ушел?
— Когда я в последний раз говорил с ним, он не собирался покидать нас. — Остин прикоснулся пальцем к вставленному в черный камень парапета голубому аквамарину, сверкающему в лучах солнца. — Он сказал мне, что они с Лаурой Салливен поженятся.
— Ты не знаешь, что произошло между ними?'
— Подозреваю, что правда проложила между ними пропасть. — Из дверей балкона детской на втором этаже дома до них долетал детский смех — там сын Остина играл с близнецами, сыновьями его брата Делвина, под бдительным присмотром няньки. В последний раз, когда он заглядывал к ним, мальчики играли в кубики. — Коннор собирался рассказать ей о себе, сознаться в своем необыкновенном наследии.
— И похоже, правда пришлась ей не по душе.
— Похоже на то. — Остин повернулся к саду, протянувшемуся от дома до самого края утеса. Он смотрел на свою жену, гуляющую по саду с его матерью.
Зеленая шелковая туника Сары была подпоясана лентой, расшитой золотом и серебром; ветерок раздувал ее белые шелковые шаровары, когда она наклонилась, чтобы понюхать розовый цветок. Он вспомнил, в каком смятении находилась его жена, когда он впервые привез ее в Авилон. Как трудно ей было ужиться в этом далеком городе, так отличающемся от мира, который она знала. Но их любовь перебросила мост через пропасть. Их любовь исцелила раны, нанесенные обманами, которые оплели ее. Остин считал, что если любовь сильна, то она может перебросить мост даже через время.
— В тот день, когда Лаура Салливен сказала мне, что Коннор покинул Бостон, я ощутил в ней печаль, острую боль потери. Я уверен, что она любит его.
— Ты все еще собираешься присутствовать на их свадьбе? Остин кивнул.
— Может быть, Коннор вернется. Я не теряю надежды, что он найдет какой-нибудь способ заставить Лауру передумать.
— Я очень много думал о Конноре и его путешествии во времени. — Холодный ветерок взъерошил густые черные волосы Раиса, смотрящего на древний Авилон. — Я могу придумать единственное объяснение, как он узнал о Лауре Салливен.
— Какое же?
— Подумай сам, Остин. — Райс взглянул на сына, и в его сине-зеленых глазах вспыхнули озорные искорки. — Каким образом смертная женщина в Бостоне 1889 года может быть связана с чародеем из Ирландии 889 года?
Софи стояла у окна в своей гостиной, раздвинув шторы и вглядываясь в ночную тьму. Снег падал густыми белыми хлопьями, сверкающими золотом в свете фонаря, опускаясь на тротуар и мостовую рядом с ее домом на Пятой-авеню. Идет ли снег в Бостоне? Смотрит ли Дэниэл в окно своего кабинета, наблюдая за снегопадом?
Она отвернулась от окна, опустив штору, и тяжелая сине-голубая парча упала с шелестом, закрывая стекла. Склеить куски разбитой жизни оказалось труднее, чем она думала. Дом казался ей гораздо больше, чем раньше, — столько коридоров, столько комнат, и все пустые. Жить одной всегда было нелегко. Но сейчас, после того, как едва не сбылись ее мечты, дом казался ей тюрьмой.
Она опустилась на шератонский диван около камина, чтобы согреться у огня. Ее платье коричного цвета легло поверх белых роз на синей парчовой обивке. Улыбка появилась на ее губах, когда она взглянула на фотографию, стоявшую на круглом столике рядом с диваном, с которой на нее смотрела ее покойная тетя Миллисент.
— Хотелось бы мне, чтобы ты была здесь, — произнесла Софи, проведя пальцем по завиткам бронзовой рамки. Миллисент ушла из жизни три года назад, но Софи все равно скучала по этой женщине, которая стала для нее второй матерью.
— Выше голову, Софи, — прошептала она самой себе, подражая хриплому голосу Миллисент. — Радуйся тому, что у тебя есть. Забудь о том, чего ты лишилась.
Миллисент было отказано в счастье иметь детей. Приехав жить к старшей сестре своей матери, Софи стала для Миллисент дочерью, о которой та всегда мечтала. Миллисент была единственным человеком, которому Софи доверила свой секрет, ужасный секрет любви к мужу сестры.
— Забавно, не правда ли? — сказала она портрету. — Я считала Лауру дочерью, которая могла бы у меня быть. А теперь я даже не буду на ее свадьбе.
— Почему?
Софи вздрогнула при звуке глухого мужского голоса, тыльной стороной ладони сбив фотографию со столика. Портрет упал лицом на ковер. Она повернулась на подушке, глядя на человека, стоявшего в дверном проеме, — призрак из мечты, которая умерла в ее душе.
Зачем он пришел?
Перед ней стоял Дэниэл, высокий и живой, вовсе не плод ее необузданного воображения. Его темные волосы были взъерошены, как будто он пользовался пальцами вместо гребешка. На коже под его красивыми глазами выступили багровые круги, как будто он не спал несколько недель. Он похудел, его щеки ввалились, темно-серый пиджак и брюки мешком висели на его высокой фигуре.
Дэниэл взглянул на дворецкого, который стоял рядом с ним, как жирный серый терьер, защищающий свою кость, с пальто Дэниэла, переброшенном через руку и шляпой, свисающей с кончиков пальцев.
— Можете идти.
Линдли склонил голову и мгновение смотрел на Дэниэла, прежде чем обратить свой сумрачный взор на Софи.