– У меня начались схватки, и я родила совершенно здоровую девочку. Рози, – тихо сказала она. – Я назвала ее Рози, потому что она была идеальной, как цветок весной, когда лепестки такие яркие и начинают распускаться.
– У меня были тяжелые роды, и я была истощена. Меня отправили домой через два дня, но мне казалось, что я никогда не приду в себя. Это был целый новый мир для меня. На мне внезапно стала лежать ответственность не только за дом и пищу. У меня появился ребенок, который был зависим от меня двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Я кормила ее грудью, и иногда мне казалось, что она ест круглосуточно.
– Помню, я думала, как было бы хорошо, если я смогла бы отдохнуть хоть одну ночь. Или просто вздремнуть. Всего несколько часов, в которые я могу поспать, и мне стало бы лучше. А Чарльз работал еще больше. Его никогда не было дома. Однажды вечером он пришел в десять, и я умоляла его взять ребенка всего на несколько часов, чтобы я могла поспать. Он сказал мне, что ему надо рано вставать утром, и поскольку он работал, а я нет, то ребенок был моей обязанностью.
– Чет возьми, – пробормотал Сет.
– Я существовала так в течение восьми недель. Восемь самых длинных недель в моей жизни. Я дрейфовала в полусне от кормления до кормления, от одной смены пеленок до другой. Она не спала по ночам и была беспокойной в течение дня. Были дни, когда я плакала, пытаясь успокоить ее, потому что была в отчаянии и не знала, что делать. Какая я мать, если не могу даже утешить своего ребенка? Тогда я не понимала, что она чувствовала мой стресс и беспокойство.
Рука Диллона скользнула ей на затылок и помассировала его, даря ей чувство комфорта.
– Были ночи, когда я не спала совсем. Она плакала, капризничала, а я укачивала ее и пыталась успокоить. Чарльз ушел в комнату для гостей внизу, чтобы его не тревожили.
– На следующий день я была в отчаянии – до того хотелось вздремнуть. Я была так счастлива, когда после кормления мне удалось заставить ее спать в кроватке. Помню, как глядела на нее и думала, слава тебе, Господи. И тогда я прилегла на диванчике в детской. Мне просто хотелось отдохнуть полчаса. Может быть, час, если она проспит так долго.
Слезы текли по ее щекам, а горло так сжалось, что Лили едва удавалось выдавливать слова.
– Я просто так устала. Мне нужно было всего несколько минут. Я не могла больше это выносить. Просто несколько минут.
– Я очнулась, когда пришел Чарльз. Он волновался, потому что не слышал никого из нас. Я была в ужасе от того, как долго спала, и что Рози тоже все еще спала в своей кроватке. Помню, как вскочила с дивана, чувствуя себя виноватой, потому что ничего не приготовила и не убралась. Подошла проверить Рози, но та была абсолютно неподвижна.
– О боже, – выдохнул Майкл. – Боже, Лили.
– Она была мертва, – с трудом выдавила Лили. – Она была мертва как минимум час, так мне сказали позже. Пока я спала на диване, мой ребенок умер. Я ее убила. Господи, я убила ее тем, что не проснулась. Я не слышала ее. Меня не было, когда она нуждалась во мне.
Она уронила лицо на колени, потому что все тело захватили рыдания. Они лились из груди, вырываясь из горла.
– Он обвинил меня. Кричал. Я стояла у кроватки, а он набрал 911 и кричал все время, что я позволила ей умереть. Как я посмела спать? Как я могла сделать это с нашим ребенком? А я просто уставилась на нее, онемевшая и опустошенная. Я просто не могла поверить. Прикоснулась к ней, а она была холодной. Ее кожа уже окоченела. Но я все равно пробовала. Вытащила ее и начала делать искусственное дыхание. И никак не могла остановиться. Не могла принять, что ее больше нет.
– Приехали медики, они увидели, что я делаю искусственное дыхание и продолжили, потом я ехала в скорой, зная, что ее не спасти. Чарльз был так зол. Он не мог простить меня за то, что я сделала. Да я и сама себя не могла простить. Я подготавливала похороны. Сама ее одевала. Не могла вынести мысль, что кто-то еще будет к ней прикасаться. К ней положила ее любимое одеяльце и маленького плюшевого мишку.
– Я помню, как отстранено смотрела на ее спускающийся в могилу крошечный гробик. Чарльз был в ярости. И не мог даже смотреть на меня. Когда мы вернулись домой, он швырнул в меня бумаги о разводе и сказал подписать. Он не хотел оставаться женатым на женщине, которая так мало заботилась о своем ребенке.
– Я подписала их и ушла. Продолжала идти вперед, не зная куда. Это не имело значения. Все, что для меня имело значение, в моей жизни пропало.
– Пресвятая Дева Мария, – прошептал Сет.
– Этот сукин сын, – гаркнул Диллон. – Этот чертов никчемный сукин сын.
Она вздрогнула от ярости в его голосе и съежилась сильнее, кутаясь в одеяло.
Майкл молчал. Но в его глазах было столько ярости, что Лили пришлось отвернуться. Гнев исходил от него вибрирующими волнами.
– Лили, – начал Сет. Ему пришлось на секунду замолчать, чтобы взять себя в руки. – Лили, дорогая, это не твоя вина. Господь всемогущий, ты не виновата.
– Но я несла за нее ответственность, – прошептала Лили. – Если бы я только не уснула. Если бы я следила за ней. Младенческая смерть – у них это так называется. Но если бы я была там, то смогла бы предотвратить ее. Но я спала, пока моя дочь умирала.
Последние слова вырвались с рыдание, к горлу подкатило горе и вырывалось наружу мучительной волной. По щекам текли слезы.
Сет за руки притянул ее к себе и начал укачивать, держа так крепко, что она не могла дышать из-за рыданий и его объятий.
– Это не твоя вина, детка. Это не твоя вина.
Он качал ее, пока не прекратились всхлипы. Она безвольно лежала на нем, будто у нее кончились силы. Медленно и осторожно он посадил ее спиной к дивану, и ее обнял Диллон.
Диллон легонько взял ее подбородок и приподнял, чтобы она была вынуждена посмотреть на него. В глазах было много горя и гнева.
– Лили, послушай меня, и послушай внимательно. Этот сукин сын, твой бывший муж, – никчемный кусок дерьма. Он должен был помочь тебе. Должен был заботиться о своей дочери так же, как и ты, если не больше, особенно когда ты была так истощена и сломлена. Нет никакого оправдания для него за то, что он отказался от ответственности. Даже если он был президентом всего гребаного мира. Его первая и единственная ответственность – ты и его ребенок. Точка. Никаких оправданий.
– Кроме того, этот сукин сын набрался наглости обвинить тебя – обвинить в смерти Рози – что только доказывает, какой он никчемный кусок дерьма. Детка, ты была на пределе. И просто вздремнула. Я не знаю ни одной женщины, которая бы не спала, в то время как их ребенок спит. Я помню, мама ложилась, когда Кали дремала. Она не стояла на страже у кроватки, наблюдая за ее каждым вздохом. И ты не могла этого сделать. Ты не машина. Тебе должны были помочь. Твой муж, черт возьми, должен был тебя поддерживать. Он чертов трус, и это была его вина, это заставило его наброситься на тебя. Он обвинил тебя, потому что знал, каким мудаком он был.
– Я просто хотела отдохнуть. Недолго. Боже, Диллон, я больше не могла это выносить. Я так устала. Почему она должна была умереть? Почему?
Рубашка Диллона намокла от ее слез, когда он ее обнял.
– Не знаю, детка. Мне жаль, что у меня нет ответа. Но я знаю точно: это не твоя вина. Ты не виновата. Иногда младенцы умирают, и с этим ни черта нельзя сделать. Даже если бы ты стояла у ее кровати, она бы все равно умерла. Младенческая смерть – тихий убийца. Нет никакого объяснения. Это просто происходит.
Она закрыла глаза, прижавшись к его груди, желая утешения, хотя чувствовала, что недостойна его.
– Так ты была на улице? Все это время? – тоном, полным гнева, спросил Майкл. – Этот сукин сын не искал тебя? Никогда не пытался удостовериться, что ты в безопасности и обеспечена?
– Я просто хотела быть вдали от боли, – тихо ответила она. – Я трусиха. Это был единственный способ, которым я смогла отгородиться от боли. Просто не хотела, чтобы она возвращалась. Я не хотела жить. Так я и существовала. Изо дня в день. На улицах, где ничто не имеет значения. Никого не волнует, кто ты. Никого там не волнует твои грехи или прошлое. Ты просто еще один безымянный безликий человек, которого никто не замечает.