— А разве этого нельзя достичь с помощью грима?
— Так, как надо, нет, — ответил Джекоб. — Тем более в сцене смерти, когда придется вытирать кровь и грязь с моего лица… И если окажется, что цвет кожи у меня здоровый и загорелый, это будет выглядеть смешно и неестественно.
— Пожалуй, — задумчиво отозвалась Флоренс. При мысли о том, что Джекоб должен играть сцену смерти, у нее поползли по спине мурашки: слишком много нежелательных воспоминаний это влекло за собой. И тем не менее она была заинтригована.
— Тебе сложно играть такие сцены? — спросила Флоренс, убирая по местам раскиданные вещи, которые они каким-то образом успели набросать меньше чем за день пребывания в коттедже. Она искала что-нибудь почитать, поскольку гулять больше не собиралась, сочтя, что и так уже достаточно нажарилась на солнце, а торчать вместе с Джекобом в четырех стенах, ничего не делая, тоже не хотелось. — Сцены смерти и тому подобное?
— Да, сложно, — отвечал он, морща лоб, будто серьезно размышлял над ее вопросом. — Смерть играть труднее всего. Ни у кого из нас подобного жизненного опыта нет, а значит, не существует и определенной методики исполнения, верно?
— Пожалуй, — согласилась Флоренс, уже жалея, что втянула его в разговор на столь мрачную тему.
— К тому же Джек Дарвиль погиб благородно. Спасая товарищей по оружию. Я должен изобразить человека, который геройски жертвует собой ради блага других; но при этом он полон смирения, иногда доходящего до самоуничижения.
— Да, тебе придется нелегко, — сухо заметила Флоренс. — В моем представлении такие понятия, как "самопожертвование" и "смирение", плохо вяжутся с твоей натурой.
Джекоб в ответ лишь посмотрел на нее. Она не могла расшифровать его загадочного взгляда, но вдруг почувствовала, что атмосфера между ними опять накаляется. Джекоб не стал ссориться. Он улыбнулся ей своей дежурной улыбкой и сказал:
— Читай свою книгу, Фло, а мне позволь немного поработать.
Его небрежный тон задел Флоренс за живое, но она запретила себе поддаваться на провокации.
— Конечно, работай, Джекоб. Я не стану тебе мешать.
Флоренс опустилась в кресло, раскрыла роман и погрузилась в чтение, даже не взглянув на него. Через несколько минут, к своему удивлению, она обнаружила, что почти успокоилась и увлечена чтением. Интрига не отличалась закрученностью, но сам роман был написан легко и с юмором, а характеристики отдельных героев просто покорили ее. Флоренс даже не заметила, как дошла до конца главы, а когда посмотрела на часы, то и вовсе удивилась: она читала запоем уже больше часа.
Флоренс украдкой посмотрела на Джекоба.
Он был поглощен сценарием; в лице застыла глубокая сосредоточенность, но в то же время чувствовалось, что заучивание роли доставляет ему удовольствие. Он не шевелил губами и вообще сидел, как изваяние, будто и не дышал вовсе. У Флоренс вдруг возникло желание заговорить с ним — хотелось убедиться, что он помнит о ее присутствии, — но она побаивалась отвлечь его.
Джекоб первым нарушил молчание. Он поднял голову, улыбнулся ей и спросил:
— Ну как дела?
— Нормально, — ответила Флоренс, чуть растерявшись от неожиданности. Значит, он все-таки не забыл о ней. — А у тебя? — поинтересовалась она в свою очередь, слишком поздно заметив, что захлопнула книгу, не запомнив страницы, на которой прервала чтение.
— Полный порядок. — Джекоб аккуратно закрыл сценарий, заложив место, на котором остановился, полоской бумаги, что вызвало у Флоренс раздражение. — Чаю сделать? Я бы с удовольствием выпил… Чтоб развеяться. А то совсем заучился. — Он кивнул на отложенный в сторону сценарий.
— Я приготовлю, если хочешь, — предложила она, удивляясь себе. Она поднялась с кресла. Состояние было более чем странное. Она вся будто размякла, во всем теле беспечная легкость, словно это и не она вовсе. Как-то непривычно оказаться в уединении с Джекобом в столь по-домашнему семейной атмосфере. Они когда-то тоже жили в одном доме, пару раз спали вместе, но подобного ощущения полного покоя, счастья она еще не знала.
— Нет, что ты. Я не хочу, чтобы всю работу по дому делала ты…
Он тоже поднялся и подошел к ней. Его глаза светились искренней добротой. Никакого лукавства. Ни желания поторговаться. Ни попыток обхитрить. Может быть, это недавнее "общение" с бескорыстным Джеком Дарвилем его так преобразило? Или он все тот же Джекоб и просто отрабатывает на ней благородные чувства, чтобы легче было играть роль в фильме? Впрочем, возможно, она к нему несправедлива.
— Ладно… — Флоренс улыбнулась. — На этот раз похозяйничай ты. А я, если не возражаешь, погуляю несколько минут в саду?
— Давай. — И опять его взгляд загадочно блеснул. — Когда чай будет готов, я все вынесу в сад… Печенья хочешь?
— Почему бы нет? Пировать так пировать!
Гуляя по заросшему благоухающему саду возле коттеджа, Флоренс продолжала размышлять над загадкой в образе Джекоба Тревельяна.
Разве можно ненавидеть человека, злиться на него до помутнения сознания и в то же время испытывать к нему влечение и даже больше? Похоже, их отношения — тот самый случай… Зачем же лгать себе? Не похоже, а тот самый случай.
Джекоб доставил ей много неприятностей в прошлом, да и сейчас ей с ним приходится нелегко, но как бы он ни изгалялся, с ним она чувствует себя гораздо счастливее, чем когда-либо будет чувствовать себя с Рори. Да и с любым другим мужчиной.
Услышав дребезжание чашек, Флоренс подняла голову. К ней направлялся Джекоб со старым расписным подносом в руке, на котором стояли такой же старый коричневый заварочный чайник, две разные чашки и тарелка с печеньем. Она не могла разглядеть выражения его глаз — мешали косые лучи заходящего солнца, — но чутье подсказывало ей, что Джекоб чем-то встревожен.
Интересно, у него тоже такой вот сумбур в голове? Любовь воюет с ненавистью?
ГЛАВА 15
Флоренс хмурилась, и Джекоб понял, что все его благие намерения, которые он вынашивал, пока закипал чайник, ни к чему хорошему не приведут. Он выбрал неудачное время для объяснений.
— Чай готов! — весело объявил он, ставя поднос на трухлявый деревянный стол, утопавший вместе со стульями в зарослях сорняков. При виде натянутой улыбки Флоренс у него защемило сердце. — Разливаю? — Отпускать легкомысленные реплики по поводу того, кто из них должен выступить в роли хозяйки, как подозревал Джекоб, сейчас тоже неуместно. Что конкретно гнетет Флоренс, он не знал, но очевидно, что она чем-то озабочена.
Момент неподходящий, Тревельян, предупредил он себя, разливая чай, заваренный именно так, как она любила, затем передал ей печенье. Он собирался рассказать ей все — о Мириель и о настоящем, о Дэвиде и о прошлом, — так как был убежден, что может довериться Флоренс, только бы она не усомнилась в его искренности. Но теперь чувствовал, что она не будет восприимчива. Слишком много помех, слишком много статического электричества на той длине волны, что гудит между ними.
Катализатором к действию послужил сценарий его фильма. Джек Дарвиль не был писателем, но его письма и дневники, написанные в окопах, содержали мысли и наблюдения, которые никого не оставили бы равнодушным. Некоторые из них предполагалось озвучить за кадром в качестве сопровождения к сценам боев, которые собирались снимать во Франции. Записываться они, разумеется, будут отдельно, в студии, однако Джекоб решил заранее ознакомиться с текстом, чтобы иметь полное представление о своем герое и понять, какое нужно создать настроение.
Джек Дарвиль в последние дни и часы своей жизни много писал о своей возлюбленной, леди Оливии Ньюхейвен. Роман с этой женщиной длился с перерывами всю его жизнь. Они доставляли друг другу много, очень много неприятностей.
Брак Оливии Ньюхейвен с высокопоставленным чиновником свидетельствовал о том, что в свое время ее связь с Джеком Дарвилем едва не стоила ей репутации, и скандальной огласки удалось избежать только чудом. Джек Дарвиль, в свою очередь, будучи отпетым волокитой, при всей своей великой любви к леди Ньюхейвен причинял ей немало страданий. Они были заклятыми врагами и при этом любили друг друга глубоко и страстно. Последние слова умирающего Дарвиля: "Да хранит тебя Бог, Возлюбленная Немезида, моя единственная любовь" — весьма озадачили склонившихся над ним солдат. Их смысл стал понятен только после того, как были найдены дневники и письма погибшего в окопах распутника.